Читать книгу "Последняя патриотическая - Артур Валерьевич Чёрный"

часа дня. И корчишься с голоду полдня до обеда да полдня после него. Какой уж тут спорт? Бери назад кружку, друг. Помянем кого-нибудь, раз нет больше повода.

Так и катился наш «Беркут» в омут к чертям. У бойцов спирт да брага, а у себя в кабинетах по полдня лежали затопленные коньяком командиры. Опустил руки Север; не знал, за что браться. Родник; забросил свой склад Карабах. Оставил старшим в тылу Хомяка и проглядел за стаканом измену: Орда, подкатив к Хомяку, вынес с тем вместе со склада продукты и передал их в ближайшую школу – кормить бесплатным обедом детей.

– Две беды вместе, а третью – пополам, – объяснил он одному из своих.

У Клуни бойцы получили зарплату. Тоже казаки, но пронюхали дело, составили списки, встали по ним на довольствие и всем отрядом собрались вступать в Вооруженные силы республики. Из банды – в армейскую роту.

И стали коситься, и стали завидовать ущемленные бойцы «Беркута» богачам из «Би-2».

Орда предложил сделать как Клуни.

– Не вечно ж мы сами с усами. По скольким таким танки «Оплота» проехали… – ткнул он командирам.

Не убедил. В «Беркуте» молятся на папаху. Мол, будет еще на казачьей улице свадьба. «Бог казака не выдаст!» – поднимает вверх палец пьяный Родник.

Север ходит последние дни как кошелек потерял – пустой и глухой.

– С ума спятили от своих казаков?! – вновь заходит к командирам Орда. – Ждете подмоги от Войска Донского? А я говорю: не будет подмоги! Не знаете, что делать? А я знаю. Берем штурмом «Семерку» в Макеевке, а Сочи – в подвал. Вот вам и база отряду, и склад с продуктами бойцов кормить! И сразу вступаем в армию.

– Нет, – устал от него Север. – Ты, Орда, больше не заходи…

И вот, собравшись разведкой, тайно от Севера, несколько человек россиян сами подняли вопрос о штурме «Семерки». Пока еще в сборе отряд, пока не разбежались от голода, от безнадеги да не загнулись от водки бойцы. И даже не нужно было готовиться к штурму. Бойцы на «Семерке» сопротивляться не станут, они сами стонут от беспредела.

Недавно Сочи выгнал оттуда местного ополченца. Тот пришел в наш отряд и начал рассказывать:

– Люди не знают, куда идти. Приказ по постам – стрелять в спину, кто за ворота. Автор – Сармат этот, что с танка раненый. Совсем с ума спятил. По вечерам лежит на кровати, из автомата рожки в потолок выпускает. Жаба его, Братишка, курица худоногая, туда же, по потолкам. У всех баб в шкафах платья, а у этой – формы десять комплектов. Зато бойцы, когда идут в караул, бушлат у соседа одалживают. Сочи? Кончился человек:! Насквозь пропился. По два дня из комнаты не выходит, на кровати лежит, бутылка в горле торчит.

– За что выгнали-то?

– Да не выгнали, – уже признается боец. – С поста я ушел. Оружие им оставил.

Сармата в августе месяце ранил на Грабском украинский танк. Дравшиеся там ополченцы наделали танку царапин из РПГ, и у того на прямую наводку заклинило башню. Экипаж не бросил машину, не побежал. Укропы прорвались на ней до дороги, ведущей во вражеский тыл, и поставили танк ровно по центру шоссе. Тогда кто-то из командиров отправил в обход двух бойцов – впереди по дороге выставить для предупреждения пост. Бойцы до поста не дошли, а зашли в брошенный дом, где сели в подвале у бочки с виноградным вином.

А в это время по шоссе летел маленький автобус «бусик» с двенадцатью ополченцами на помощь своим. Танк выстрелил один раз. Если в автобусе кто-то и выжил, то без рук или ног. «Я подходил после к этому „бусику“. Сармата там не было. Кажется, там вообще ничего не было, кроме каши», – точно сказал один ополченец.

Но через месяц пополз по «Беркуту» слух, что кривая нога Сармата родом оттуда – из подбитого танком автобуса. «Танк в ногу попал!» – заявлял сам раненый, заранее зыркнув, нет ли в строю участников боя на Грабском. «Пьяный он был за рулем, в другого такого же пьяного въехал!» – вспоминал кто-то эту историю. «Да за мороженым он летел пьяный по лестнице, там и упал, ногу сломал», – знал про героя второй. «Примазался к „Беркуту“, мразь. А до того наркотой торговал где-то на Украине», – совсем низвергал его с пьедестала третий.

И вот перед штурмом «Семерки» у нас встала единственная проблема: что делать после со всеми ее чертями?

– Сочи облить спиртом в кровати и сжечь, Сармата распять на кресте, женку его, Братишку, просто в расход, чтоб – Господи, спаси и сохрани! – детей такая не нарожала! – сразу было заявлено мной.

Все посмеялись. Но Сармата решили все-таки шлепнуть. Освободить от нечисти землю.

Днем в гостях у Японца братья жены – Полоз, Мясник. Оба из ополчения, из Славянской бригады. Оба здоровые и лобастые: сели перед окном – комната в тень. Воюют еще со Славянска, один местный, другой из Белоруссии. Стукнутся кружками, проглотят, стукнутся лбами – искры из глаз.

На столе в луже разлитой водки плывут огурцы, столбиками консервные банки гречневой каши. С той стороны стола держат руками пьяные головы Синий с Японцем. У обоих на лбах шишаки – прикладываются к их лбам после кружки братья. Самим хоть бы хны – хоть молотом между глаз бей!

Снова за кружки, и снова тянется через стол Мясник. Синий – лоб в шапку.

– Не пройдет! – сбивает ее Мясник и лбом – бам!

Японец, у которого лоб покрепче, но пока еще не встали на место глаза, сидит против Полоза, тянет Синему мокрое холодное полотенце:

– Ты дебил с припаянной головой, прихваченной электродом по дереву. Она у тебя не может болеть…

Я всё застолье едва уклоняюсь от лбов:

– Я поэт, меня нельзя по голове бить: рифма собьется.

Да вот напились до отказа, да вот уж веселье потеснила хандра. Уже не бьют лбами, а молча льют в кружки братья.

– Я же читал тебя, Артура Чёрного. Ты ж участковый из Грозного. Как сюда принесло? – держит на столе Полоз огромные лапы с мокрыми рукавами.

– Чечня теперь прошлый день, – даже не сравниваю я две войны.

– Напиши про это, писатель! Про Донбасс. Как мы стояли здесь. Как много.

Он поднимает руку, и бежит со свитера водка.

– Погибло прекрасных сердец, – как поэт, заканчиваю я за него.

– Да! – вскакивает Японец. – Да! Про парня напиши из Аэропорта, который перед смертью своей кровью написал на «Метро» слова: «Я люблю Россию». Не маму, не жену, не детей.