Читать книгу "Мартин Скорсезе. Ретроспектива - Роджер Эберт"

с ними, мы сняли «Цвет денег». Потом я познакомился с Майком Овитцем, и он спросил меня: «Какой фильм ты хочешь снять?» Я ответил: «Последнее искушение Христа». И он познакомил меня с Томом Поллаком из Universal и Гартом Драбински, управляющим киносетью Cineplex Odeon, и за четыре недели мы с Барбарой Де Финой обо всем договорились. Но мы им не верили. Разница была в том, что это было уже не девятнадцать миллионов долларов, а семь, пятьдесят пять съемочных дней в Марокко и оплата только по завершении работ. Летом мы предварительно съездили в Марокко, я захватил свои раскадровки 83-го года, а затем дорабатывал их уже в Марокко, потому что не было времени думать на съемочной площадке. Солнце… Мы снимали с первыми рассветными лучами. Сцену с распятием снимали два дня от восхода солнца до заката, всего семьдесят пять кадров. Вообще-то я запланировал около ста, но мы их сократили.

Р: Как правило, за одну смену у большинства режиссеров получается отснять четыре кадра…

М: От шести до десяти. Десять – это если повезет. Но у нас был другой метод. Наш оператор Михаэль Балльхаус до этого работал с Фасбиндером над фильмом «Предостережение святой блудницы». Съемки должны были занять семь дней, но посреди процесса Фасбиндер вдруг решил, что ему не нравится актер: он его уволил и сам занял эту роль. И все, что они снимали три дня, нужно было переснять за один. Вот что они придумали: мол, в 7:52 мы снимаем кадр у окна, затем в 8:01 переходим к следующему, и так далее. Сцену распятия мы снимали таким же образом.

Р: Фасбиндер был единственным режиссером, который снимал фильмы быстрее, чем зритель их смотрел.

М: Ну да! Кажется, больше всего времени, примерно сорок минут, мы потратили на кадр, когда камера накреняется, и Иисус говорит: «Отец, почему ты оставил меня?» Майкл снимал, не смотря в объектив, у него не было такой возможности, и видеомонитора у нас тоже не было; так что снимали вслепую и надеялись, что все получится. Это заняло минут сорок пять или час; мы сняли десять минут материала. Итак, давайте посмотрим. (Фрагмент из «Последнего искушения Христа»: «Отец, почему ты оставил меня».)

Р: Хорошо.

М: Спасибо. Я хочу уточнить, что этот отрывок был перемонтирован. Тельма собрала вместе три разных фрагмента, но вообще сцена намного длиннее. Было очень трудно снимать картину. И по сей день я думаю, это самое сложное, что мы когда-либо делали. Из-за ограничений по деньгам и по времени, в связи с длительностью сцен. Мы так и не закончили ленту, но пришлось выпустить фильм за две или три недели до окончания работы.

Р: Из-за скандалов.

М: Да. Единственное, что мы могли сделать, – показать фильм, чтобы люди сами решили. Возможно, так и должно было случиться: этот фильм должен был остаться в какой-то мере незавершенным. Для меня фильм длинноват, он идет два часа сорок шесть минут, и я верю, что Criterion в ближайшие несколько недель выпустят его на компакт-диске. Они уже даже записали мое интервью для этого издания.

Р: Тогда против фильма был международный протест некоторых христиан-фундаменталистов.

М: Христиане-фундаменталисты, да. Важно отличать их от других…

Р: Помню, как мне звонили, потому что я считаю, что это отличный фильм, и говорили что-то вроде: «Они показали его обнаженным на кресте!» А я отвечал: «То есть распинать человека можно только тогда, когда он в трусах?»

М: Вот именно. Можно подумать, когда его приколачивали к кресту, кто-то вдруг подумал прикрыть его наготу.

Р: А вот забивать гвозди в людей – это нормально…

М: Нет же, я это видел в Метрополитен-музее, когда был ребенком. Там была невероятная деревянная скульптура (увы, не знаю, кто автор): три креста, два разбойника и обнаженный распятый Иисус. Уверен, так оно и было на самом деле. Ты можешь представить, что Иисус три дня висел на кресте?

Р: Я думаю, что люди настолько привыкли к купированному образу Христа, что твой фильм (хотя и выдержан, как я считаю, в духе Библии) оказался слишком выразительным, и они хотят сделать его более приятным для себя.

М: Это поднимает много вопросов. Мы просто хотели представить Иисуса одним из нас. Я знаком с архиепископом Нью-Йорка, мои друзья – католические священники – говорят, что христологически фильм снят правильно. Что Иисус – одновременно Бог и человек. Так мы считаем, и так же считает Казандзакис в своей книге. А раз Иисус – человек, то ему ведом страх смерти.

Р: И желания плоти.

М: И все, что угодно. У Казандзакиса последнее искушение – не богатства, а просто жизнь обычного человека: иметь семью, умереть в своей постели и тому подобное. Это любовь, которую он испытывает к человечеству, к нам. Вот в чем идея. И для того, чтобы умереть, он должен знать, через что мы проходим. Если он этого не знает, то какой смысл в этом?

Р: Раз уж ты и Бог, и человек, то должен оставаться человеком во всем.

М: Да, человеком. В этом весь фокус. Мы никого не оскорбляли, но в то же время выходило много разных «ересей», и все они оказывались на слуху. Очень интересное время. Мы хотели снять провокационный фильм, но в то же время соблюсти законы кино. И хотя я очень люблю старые голливудские эпики с диалогами Кристофера Прайда[26] и Гора Видала (там есть совершенно чудесные реплики), конечно, есть и текст самой Библии. В разных переводах, будь то версия короля Иакова или Новая английская Библия. Везде свои отличия и прекрасные строки. Мы используем прямые цитаты из Библии в фильме «Злые улицы», но не в «Последнем искушении». Здесь я хотел сломать поэзию Библии, сделать ее буквальной. Вместо «возврати меч твой в его место, ибо все, взявшие меч, мечом погибнут», он говорит: «Достанешь меч, от меча и умрешь. Отпусти его». Это более разговорный стиль, сообщение передается напрямую зрителю понятным ему языком. А когда мы смотрим старые эпопеи, которые я люблю, открывается занавес, широкоформатный экран, цвет, стереозвук и все говорят с британским акцентом. В каком-то смысле это такая форма защиты для зрителей. Им не нужно чересчур вовлекаться в повествование, эта история случилась давным-давно, когда люди говорили с забавным акцентом. А у нас все иначе: нет, вот человек говорит, как я и ты, у одного парня бруклинский акцент, у другого – канадский. Это было интересно. Журналист в одном из английских таблоидов возненавидел этот фильм. Но он написал: все говорят об акцентах в фильме, но где сказано, что все в древней Иудее