Читать книгу "Стремление к счастью. С комментариями и объяснениями - Людвиг Андреас Фейербах"

 Мужественность и женственность здесь нужно понимать не как нравственные качества, относящиеся к обычаю и поведению, но в смысле, близком понятиям «мужское начало» и «женское начало». Иначе говоря, нужно понимать эти термины структурно, а не сентиментально.

В любви сына к матери мы все сейчас узнаем «эдипов комплекс» психоанализа, тем более, что Фейербах говорит о «томлении», особой благоговейной тоске, своеобразной мистике пола. Это «томление» должно послужить сублимации такого влечения, превращению его в чистое созерцание.

Поэтому мысль о Сыне Божием необходимо связана с мыслью о Матери Божией, то же самое сердце, которое нуждается в Сыне Божием, нуждается и в Матери Божией. Где есть сын, там должна быть и мать. Сын единороден Отцу, Мать единородна Сыну. Не отец заменяет сыну мать, а сын заменяет ее отцу. Мать необходима сыну; сердце сына есть сердце матери. Почему Бог Сын вочеловечился только через посредство женщины? Разве всемогущий Бог не мог явиться среди людей другим путем, не непосредственно как человек? Почему Сын вселился в утробу женщины?

 В протестантизме, в отличие от католичества, культ Богоматери очень умеренный: ее считают праведницей, но не посвящают ей специальных ритуалов и форм почитания. Фейербах исходит из симметрии между Иисусом и Марией: как Иисус сострадателен ко всем людям, так и Мария сострадательна к Иисусу, потому что согласно Евангелию заранее знала, что он обречен на казнь. Так что здесь Фейербах пытается создать чувственное христианство поверх конфессиональных разделений.

Потому что Сын есть стремление к матери, потому что его женственное, любвеобильное сердце нашло соответствующее выражение только в женском теле. Хотя сын, как естественный человек, находится под сердцем женщины только девять месяцев, но он получает здесь неизгладимые впечатления; мать навсегда останется в уме и сердце сына. Поэтому, если почитание Сына Божия не есть идолопоклонство, то и почитание Матери Божией не есть идолопоклонство.

 Протестантизм часто считал культ любых святых скрытой формой идолопоклонства: получалось, что христианин почитает не Бога, а различные образы святых, принимая легенды и реликвии за действительное содержание веры. Фейербах опять же создает надконфессиональное христианство: почитание воплотившегося Бога как истинной формы человечности требует почитания и тех, кто участвовал в этом в полную меру своей человечности.

Если любовь Бога к нам познается из того, что Он, ради нашего спасения, предал на смерть своего единородного Сына, т. е. самое дорогое и возлюбленное, что было у него, то эта любовь познается нами еще в большей степени, если припишем Богу материнское сердце. Высшая и глубочайшая любовь есть любовь материнская. Отец утешается после потери сына; в нем есть стоическое начало. Мать, напротив, безутешна, мать есть страдалица; но безутешность есть истинность любви.

 Стоическая философия, действительно, настаивала на мужестве как мужском качестве: женщины в стоицизме не рассматривались как способные к философии. Для Фейербаха не только философское мужество, но и философское отчаяние входит в содержание настоящей философии, здесь он оказывается близок экзистенциализму.

Там, где падает вера в Матерь Божию, падает и вера в Бога Сына и Бога Отца. Отец только там есть истина, где и Мать есть истина. Любовь сама по себе женственна по происхождению и по существу. Вера в любовь Божию есть вера в женственность как божественную сущность. Любовь без естества есть бессмыслица, фантом. В любви познается священная необходимость и глубина природы.

 Идея вечной женственности как божественного начала была распространена в немецком религиозном романтизме. Она прямо заявлена в финале «Фауста» Гёте: «Вечно женственное / Тянет нас все выше». Эта идея развивалась немецкими религиозными философами, такими как Франц Баадер и Фридрих Шеллинг, а потом была подхвачена и русской религиозной философией в лице Владимира Соловьева. Соловьев настаивал на том, что София, премудрость Божия, есть форма существования сущности Божией, есть некоторое осуществление самого ипостасного принципа Троицы, как раз той самой «глубины», и что вечная женственность может быть сближена с делом Богоматери как участницы спасения людей. Идеи Соловьева разделяли и развивали и другие русские религиозные философы: священник Сергий Булгаков, священник Павел Флоренский, Владимир Эрн, Владимир Ильин и другие. Противники «софиологии» обычно указывали на то, что непонятно, что именно объясняет концепт вечной женственности как премудрости Божией – отношение между природой Божией и богопознанием или отношение между ипостасью такого-то лица Троицы и промыслом Божиим.

Протестантизм отодвинул Матерь Божию на задний план, но отверженная женщина жестоко отомстила ему за себя. Оружие, употребленное им против Матери Божией, обратилось против него самого, против Сына Божия, против всей Троицы. Кто однажды принес в жертву разуму Матерь Божию, тот может принести ему в жертву и тайну Сына Божия как антропоморфизм. Исключение женского существа скрывает антропоморфизм, но только скрывает, а не уничтожает его. Протестантизм не нуждался в небесной женщине, так как он с распростертыми объятиями принял в свое сердце земную женщину.

 Имеется в виду, что Мартин Лютер отверг монашество и женился на бывшей монахине Катарине фон Бора. Тем самым он уже на земле осуществил место женщины в церкви.

Но он должен быть последователен и мужествен до конца и отвергнуть вместе с Матерью также Отца и Сына. Небесные родители нужны только тому, у кого нет земных. Триединый Бог есть Бог католицизма, он имеет внутреннее, необходимое, истинно религиозное значение только как противовес отрицанию всех естественных связей, как противовес институту отшельников, монахов и монахинь.

 Фейербах заочно спорит с Лютером: ведь если никакие родственники воплотившегося Бога не могут почитаться вместе с Богом, то тогда нужно не почитать и родство ипостасей Троицы, а только уважать земное родство людей. На это протестантский теолог возразил бы, что ипостаси Троицы не подразумевают отношений родства, но только отношения происхождения, поэтому из их почитания нельзя делать выводы об отношении к институтам брака или монашества. Протестантизм, действительно, отрицал монашество и поощрял брак, споря с метафорой монашества как «брака с Богом». Но здесь метафора брака имела в виду верность, а не социальные отношения. Протестантизм просто доказывал, что верность между людьми угоднее Богу, потому что показывает, что закон Бога соблюден.