Читать книгу "Сердце мастера - Вера Арье"

Повисла пауза: Оливия не любила выяснять отношения. А Родиону и подавно не хотелось форсировать неловкую ситуацию, поэтому он предпочел сменить тему:

– На днях Рувэ, воодушевленный моими обещаниями отдать ему компрометирующие фотографии, случайно проболтался об одном любопытном эпизоде. Он имеет прямое отношение к нашему делу…

– Давай, выкладывай, – Оливия забралась обратно на диван, поджав под себя ноги, и протянула руку к бокалу – настроение ее понемногу улучшалось. – Что там за история?

Родион устроился рядом, откинувшись на покатую спинку и сомкнув руки на затылке.

В окно затекал бледный молочный свет луны, разбавляя крепкую заварку наваливающейся ночи…

Вдруг задребезжал дверной звонок – наконец-то привезли еду. Расплатившись с курьером, Родион расставил закуски на журнальном столике и, отправив в рот ломтик копченого лосося, принялся рассказывать:

– Некоторое время назад Рувэ, делая ревизию своих художественных хранилищ, обнаружил, что в одном из боксов находятся ценности, за хранение которых давно не вносилась плата. Он изучил документы и выяснил, что их владелец – обедневший греческий фабрикант, владевший когда-то доходным текстильным производством. Рувэ попытался с ним связаться, и оказалось, что предприниматель скончался, а его преемники еще не успели разобраться с наследственными бумагами и даже не подозревали о существовании предметов искусства, спрятанных в беспошлинном бункере на Кипре.

– Эти потайные склады Рувэ смахивают на пещеру Али-Бабы, – усмехнулась Оливия.

– Вот именно! Но слушай дальше… Рувэ проверил инвентаризационные описи: несколько картин малоизвестных художников «парижской школы», парочка поздних «голландцев», большое собрание редких книжных изданий и два пейзажа, принадлежавших руке Октава Монтравеля. Делец тут же смекнул, что на последние у него найдется верный покупатель и предложил сделку Волошину. Сумма оказалась не слишком значительной – это были поздние работы мастера, которые он написал в Кольюре во время войны. По оценке экспертов, большой художественной ценности они не представляли. Однако затем выяснилось одно обстоятельство: пейзажи входили в список предметов, которые таинственно исчезли из дома Монтравеля сразу после его смерти. Вместе с ними увели и «Итею».

– Волошин действительно упоминал, что совсем недавно выкупил у арт-дилера какие-то полотна, а в нагрузку к ним получил Дорины дневники, о которых на тот момент никто и не знал. Похоже, твой Рувэ не врет.

– Да, звучит весьма правдоподобно, – согласился Родион. – Ирина Вербицкая, его бывшая переводчица, рассказывала о прошлогодних визитах Волошина в Ниццу. С ее слов, тот собирался приобрести у арт-дилера некие «картины и мемуары». Так что все действительно сходится.

– Непонятно только, каким образом они вообще попали в Грецию… Я была уверена, что организатором похищения ценностей Монтравеля был баварец Удо Вебер. Ведь именно ему была обещана «Итея»! А заодно с ней Вебер мог прихватить и парочку полотен.

– Вполне возможно, но ведь подтверждений этой версии у нас нет.

Оливия слегка качнула головой, выражая неуверенность.

– Дело в том, что в одной из своих заметок Дора описывает, как нацистский грузовик под покровом темноты вывозил массивные ящики из дома мастера через несколько дней после его гибели. Она узнала об этом от соседей.

Родион задумался.

Похищение предметов искусства во время оккупации происходило повсеместно. В Париже, недалеко от Лувра, у нацистов был свой «перевалочный пункт», куда прибывали шедевры со всей страны. Веберу ничего не стоило организовать кражу работ из мастерской Монтравеля и их доставку в столицу.

– Жаль, я не могу прочитать этот фрагмент дневников – вдруг там была какая-то зацепка.

– Почему же не можешь, – Оливия достала смартфон. – Я сделала снимки нескольких страниц для Волошина. Почитай…

Родион взглянул на нее испытующе, но лишних вопросов задавать не стал. Вместо этого, ловким движением нацепив на нос очки, он уставился на экран.

– Как интересно, – пробормотал он, прокручивая вверх-вниз рассказ Доры об исчезновении статуи. – Значит, нацистский «Опель-Блитц», какие-то «мученики» и «игры в мяч»… А ведь это, Иви, прямая наводка!

ХХХ

След

Вечер выдался непроглядно черным – над Парижем сгустились тучи. Силуэты зданий, мостов, фонарей, монументальных обелисков набухли и выпятились, как на тактильной голограмме, придавая городу драматический вид. Паркий воздух был наполнен множеством звуков: рычанием автомобильных моторов, звоном бокалов на террасах кафе, тревожным детским плачем, упредительным потренькиванием проносящихся мимо автобусов…

А из великолепного неоклассического здания с колоннами, куда они направлялись, лилась скрипичная музыка: в Мадлен[39] давали Вивальди.

На этот камерный концерт они решили отправиться пешком: прогулка заняла не больше часа, а по пути удалось обсудить стратегию поисков «Итеи».

– Оккупанты вошли в Париж не с пустыми руками! С подачи Геринга был заранее составлен список художественных ценностей, которые должны были попасть в Германию: в личные коллекции высших чинов рейха и в музеи Берлина, а затем и родного города фюрера, австрийского Линца. Картины, скульптуры, предметы мебели – все это собиралось не только из выставочных залов, но и из квартир богатых еврейских семей, высланных в лагеря смерти…

Прервавшись, Родион вдруг схватил Оливию за локоть и резко потянул к себе: прямо на них, болтая на ходу по телефону, несся на разболтанном велосипеде развозчик ресторанной еды. Распространяя аппетитные ароматы, он прошелестел покрышками по асфальту в шаге от них, даже не обернувшись.

– Так вот, – продолжил Родион, – нацистов интересовала лишь античная классика, которая олицетворяла собой в их глазах концепцию «расовой стерильности». Монтравель в тот период был самым известным «эллинистом», что и объясняло преклонение перед ним Удо Вебера.

– Да, Дора упоминает об этом в своих записках, – согласилась Оливия.

– Однако немцы не брезговали и работами модернистов. Хотя все современное искусство было признано «дегенеративным» и подлежало уничтожению, дорогостоящие полотна Пикассо, Утрилло, Брака, Шагала собирались в нацистском «пункте перераспределения» – их можно было продать или обменять на бесценный классицизм. Говорят, сам Геринг не брезговал этой коллекцией, понимая, что подобные картины очень востребованы на рынке.

– И что происходило дальше?

– С сорок первого по сорок четвертый год лучшее отправляли поездами в Германию. А все второстепенное сжигали.

– А при чем же здесь Вебер и Монтравель?

– В записи, которую ты мне вчера показала, говорится о том, что нацистский грузовик вывез из дома мастера массивный ящик, в котором, предположительно, были «Итея» и несколько полотен. Туда же, судя по всему, свалили редкие манускрипты, эскизы и случайно прихваченные из студии дневники Доры. Со слов соседей, разговор похитителей был абсурдным и малопонятным: какие-то мученики и игры в мяч…