Читать книгу "Я медленно открыла эту дверь - Олег Дорман"

Я растерялась. Я любила детское кино. Самые лучшие годы были связаны с ним. В объединении у Арнштама мне было как-то не очень интересно. Что-то пырьевское, мне чуждое, там еще сохранялось. Но, с другой стороны, уйти с «Мосфильма», где я проработала к тому времени 14 лет, где всё было родное, привычное, даже любимое…

Я так честно и сказала. Попросили подумать, но не долго. Объединение уже начинало работать.

Вернулась домой в глубоком смятении. Вечером позвонил Егоров, с которым я была едва знакома. Где-то пересекалась, на каких-то семинарах, кажется. Он спросил, что я решила. Я повторила формулу своих колебаний. И тут он выложил неожиданный аргумент. Мой муж Андрей работал в это время заместителем директора учебной киностудии ВГИКа. Работал хорошо, но мечтал перейти на настоящее производство. А это было по разным причинам непросто. Юрий Павлович вел режиссерский курс в институте и Андрея прекрасно знал. Знал и о его мечте. И он сказал мне, что скоро собирается запускаться с новым фильмом и готов взять Андрея директором на картину.

Этот аргумент всё решил. Я тут же дала согласие и вскоре приказом Госкино была переведена на киностудию Горького на должность главного редактора объединения и одновременно, в соответствии с тогдашним порядком, заместителя главного редактора студии.

63

Студия мне поначалу не нравилась. Все друг друга знают, беспрерывно пьют чай и судачат. Редакторские комнаты на одном этаже. Перемывали косточки с удовольствием, правда, не злобно, скорее заинтересованно и с ощущением полного права, как в одной семье. Меня раздражала эта домашность. После «Мосфильма» студия Горького казалась провинциальной, даже какой-то унылой.

Потом я привыкла. Но до конца своей так и не стала.

Помню, однажды обратила внимание, как неторопливо люди ходят по коридорам. Останавливаются поговорить – о том о сём. На «Мосфильме» все неслись. Так и вижу тамошние длинные коридоры, напряженные спины людей, идущих впереди, приветственные улыбки на бегу. «Мосфильм» не располагал к раздумью – скорее к действию.

Я человек как раз медлительный. Казалось бы, темп горьковской студии должен больше подходить. А почему-то раздражал. Наверное, я была не права.

Однажды обронила что-то на эту тему в разговоре с Александром Моисеевичем Володиным, которого любила и уважала. Он посмотрел своими проницательными глазами и спросил: «Что, на бегу думается лучше?» Я засмеялась. Тут меня куда-то позвали, и я ушла, оставив его в своем кабинете. Когда вернулась, Володина уже не было, и я забыла об этом разговоре. Но потом обнаружила в настольном календаре надпись, которую Володин сделал, когда я выходила, и почти целый год, переворачивая очередную страницу, читала: «Думай о жизни». Сначала смеялась, потом, правда, задумалась и приняла это как напутствие замечательного, очень большого и талантливого человека. Так всё и размышляю до сих пор.

Юрий Павлович Егоров был человек непростой – обходительный, но лукавый, с хитринкой. Иногда довольно жесткий. Иногда, наоборот, мягкий, добрый, светлый. Его реакцию трудно было предугадать. Некоторые считали его двуличным. Но, думаю, ошибались. Просто он привык приспосабливаться к власти, как многие в то время.

Мне с ним неплохо работалось. Правда, иногда цапались, и довольно сильно. Бывало, наши мнения резко расходились. Но это не сказывалось на отношениях. Он часто подвозил меня до дому или до метро. И в машине, когда мы оказывались вдвоем, без посторонних, был совсем другим, чем на студии, – тихим, задумчивым, даже нежным. Много рассказывал о своей жизни, о людях, с которыми встречался и дружил. Расспрашивал и, бывало, давал точные советы; помогал, когда мог.

Объединение у нас было дружное, спокойное. Этому немало способствовал директор Михаил Александрович Литвак, человек уравновешенный, не занимавшийся интригами и самоутверждением. И тем не менее я редко возвращаюсь мыслью к этому периоду жизни. Какое-то безразличие живет во мне по отношению к этим годам. И фильмов ярких мы не выпустили – если не считать любимую мной картину Инны Туманян «Когда я стану великаном». Но об Ине (она всегда настаивала, что ее имя пишется с одним «н») я постараюсь написать отдельно, если хватит сил и времени.

Впрочем, неплохие картины были. Та же «Деревня Утка» Б. Бунеева. «Ветер странствий» Ю. Егорова. «Усатый нянь» и «Шла собака по роялю» В. Грамматикова. «Пропал и нашелся» И. Ясуловича. Но событиями они не стали и лица объединению не сделали.

Каким-то образом, сама не знаю как, я понравилась Сергею Аполлинариевичу Герасимову, а главный редактор студии Анатолий Балихин, наоборот, понравиться ему не сумел. Там заварилась серьезная каша; я особенно не вникала, но понимала, что Балихин не угодил всем трем китам студии – Герасимову, Лиозновой и Ростоцкому – и в конце концов его сбросили обратно в Госкино, откуда он в свое время пришел.

Это было примерно за год до моего ухода со студии, во времена царствования недоброй памяти Филиппа Тимофеевича Ермаша, тогдашнего министра кинематографии. Царем он был всевластным, казнил и миловал как хотел. К тому же, подобно всем остальным монархам, был уверен, что раз его сюда поставили, то он всегда прав.

Балихин ушел, и вскоре я стала замечать, что со мной как-то особенно здороваются люди, которые прежде не обращали внимания. Я насторожилась. Это был плохой признак. И точно: доброхоты донесли, что Герасимов прочит меня на освободившуюся должность.

Меня охватила настоящая паника. В мои планы совершенно не входило подниматься по бюрократической лестнице. Я и так достаточно настрадалась с тех пор, как на «Мосфильме» под давлением обстоятельств, о которых рассказывала, дала согласие занять первую свою командную должность, надеясь, что меня спасут две маленькие буквы, стоявшие в приказе о назначении, – «и.о.» Тогда я еще не знала, что в том мире обратного пути нет, и, ступивши на первую ступеньку, ты обречен или навечно оставаться там, или карабкаться вверх, или с грохотом лететь вниз, естественно, не по своей воле. Добровольного ухода в этом мире не признавали.

Кроме того, я хорошо понимала, что студию мне не потянуть. Она переживала не лучший период, разрываемая всякими противоречиями. «Три кита» тоже не способствовали созданию идеальной атмосферы для творчества, каждый тянул в свою сторону. Да и времена были не лучшие – 78 год, с либерализмом покончено.

Но как отвертеться от грядущего назначения, если слухи окажутся правдой? У меня уже был небольшой, но довольно впечатляющий опыт общения с начальством. Я знала, что никакие доводы в расчет приниматься не будут, а ссориться всерьез не хотелось – двое детей, только что развелась с мужем. Другой профессии у меня не было.

В голову ничего не приходило. Я понадеялась, что как-нибудь пронесет, и отправилась в отпуск.

Но не успела вернуться, даже еще не вышла на работу, как дома раздался звонок. Звонила секретарь главного редактора Госкино. Меня срочно вызывали в комитет. Поинтересовалась, сколько времени мне нужно на дорогу. Я опрометчиво ответила – не подумав, что сижу в домашнем платье, неприбранная и не готовая ни к какому разговору.