Читать книгу "Морские нищие - Арт. Феличе"

Генрих нашел карту и разложил поверх одеяла. Карлос вскочил на колени и стал водить по ней пальцем.

— Следи за мной!.. Вот здесь — наша первая остановка. Кстати, я должен побывать при венском дворе. Я убежден, что отец обещанной мне невесты, Анны Австрийской, не откажет в помощи. В Вене, говорят, хорошо, весело и… свободно…

— А как весело и свободно жилось бы в Нидерландах!.. — воскликнул с горечью Генрих.

В дверь постучали. Инфант испуганно спрятал карту под подушку.

Счастливый Лиар

Снейс точно задался целью не отпускать от себя Иоганна. Немалую часть своей повседневной работы он переложил на него. Неизменно утром и вечером, уходя на биржу, он поручал Иоганну то пересмотреть записи счетов и фрахтовых договоров, то принять партию товара в гавани, то написать в какой-нибудь отдаленный город или за границу напоминание о подошедшем сроке платежа по векселям, подсчитать наросшие проценты. Однажды он попросил съездить в недавно купленные им под Антверпеном владения разорившегося дворянина и «навести там порядок». Порядок Иоганн наводил, правда, по-своему. И хотя Снейс, узнав об этом, недовольно хмурил густые брови, но ни разу не сделал серьезного выговора. А Иоганн самовольно снял с крестьян всю старую задолженность за аренду земли и обещал от лица их нового господина помочь построить в округе ветряную мельницу. Прежняя, по уверениям арендаторов, грозила вот-вот рухнуть. Кроме того, красавица Барбара увлеклась уроками пения. Эти минуты доставляли ему настоящее наслаждение. Иной раз казалось, что он находится не в Антверпене, а в милом тихом Гарлеме. Гимны и псалмы маэстро Бруммеля звучали под низкими потолками дома-крепости, делая его не таким мрачным и душным. У девушки оказался красивый, сильный голос. Она быстро схватывала и запоминала мелодию. Да и золотые косы Барбары, изменчивое выражение ее лица и глаз нравились Иоганну все больше и больше. Одного только он не мог добиться от Барбары — задушевности в пении. Прекрасно Барбара пела и точно все время кому-то приказывала.

Однажды, воспользовавшись свободным днем, Иоганн решил разыскать наконец Николя Лиара. Он расспросил старого слугу, и тот сказал, где можно найти ткача.

— Только он совсем впал теперь в бедность, этот несчастный человек, — прошамкал старик. — Живет из милости у хозяина на его складах возле канала с дочкой-дурочкой…

— Дурочкой? — удивился Иоганн.

— Уж это точно. Рассказывают, будто она нашла в соборе Богоматери в каком-то углу старый платок либо покрывало, — рваный весь, но расшитый шелками. Ну, и нарядила в него чурбашек вроде, значит, куклы. А кто-то из священников или монахов увидел наряженный чурбашек, почел за богохульство и отвел девочку на суд отцов-инквизиторов. Ну, ее там немного попутали, посекли, но ничего, отпустили к отцу. А после этого она и стала глупенькой. Видно, от страха.

Длинные деревянные строения на кирпичном основании унылым рядом тянулись вдоль задней стены мастерских Снейса. Бахрома пыльного чертополоха среди битого камня и осколков черепицы наводила тоску вблизи чистых, нарядных улиц богатого города. Из-за стен мастерских назойливо и однотонно жужжали десятки веретен. Но оттуда не слышалось обычных бодрых песен, наполнявших, бывало, эти ульи человеческого труда. Один только стук ткацких станков по соседству стоном откликался в тишине. Когда-то в Брюсселе, в квартале ткачей, громко раздавались веселые напевы, похожие на щебет весенних птиц.

Иоганн остановился и оглянулся, почувствовав на себе чей-то взгляд. Из узкого, как в норе, входа на него испуганно смотрели детские глаза. Бледное лицо девочки походило на мордочку зверька.

«Это дочь ткача», — сообразил Иоганн. И он приветливо кивнул ей:

— Здравствуй! Отец еще на работе?

— Да…

— Скоро придет? Или только вечером?

— Да…

В темноте за дверью зашевелились. Показалась пожилая женщина и тревожно спросила:

— Что угодно вашей милости от больного ребенка?

Иоганн объяснил причину своего прихода.

— Приходите, ваша милость, после захода солнца. Николь не смеет наведаться к дочери раньше конца работы. А я живу по соседству. Жаль ребенка — столько часов все одна, одна. Вот накормила ее и пойду к себе.

Подняв глаза на женщину, девочка неожиданно улыбнулась и обхватила ее за шею.

— Тихий ребенок, ваша милость… Тихий… напуганный людьми… на всю жизнь…

Иоганн подошел ближе.

— Я бы посидел с нею, пока не придет отец, — сказал он смущенно. — Я знаю много сказок. Могу и спеть…

— Да хранит вас Господь, сударь! Вы поступаете, как истинный христианин.

Иоганн посмотрел на женщину. «Истинный христианин» — так говорят обычно о своих единоверцах протестанты.

Опять он сталкивается с приверженцами новой веры!..

— Хочешь, Луиза, добрый человек споет тебе песенку? — спросила женщина.

— Да… — Девочка уселась, подперев лицо кулаками.

Иоганн запел:

Летом в поле мы пойдем, мы пойдем, Мы травы-цветов нарвем, мы нарвем. Нам цветы расскажут сказки Про твои, Луиза, глазки.

— Да… — мечтательно протянула девочка.

Они сидели в каморке без огня. Луиза уснула на коленях у отца.

— Будь проклят этот злосчастный лиар! — говорил ткач. — Останься я в Брюсселе, может быть, сохранил бы ее. Проклятые попы, не пощадили ребенка!.. Грабят отцов, грабят матерей на украшение своих идолов, а ребенка обвинили в кощунстве за клок старого тряпья! Будь проклят этот лиар!

— Лиар ни при чем тут, — пробовал возразить Иоганн. — Да вы и не взяли его тогда от маэстро. Оба вы, я знаю, не суеверны. А попадает иной раз человек в такие обстоятельства… не по своей даже воле. И верьте мне, Николь, я сам уже успел два раза испытать это.

— Вы — юноша, а я — старик. Вы одиноки, а у меня была семья.

— Расскажите мне все.

— Как я верил, что вырвусь из нищеты! Осуждал старые цеховые порядки — не давали они ходу ничему новому. А я выдумщик был, все что-нибудь свое придумаю на общую пользу. Да и верил в справедливость и в честность Снейса. А на деле — прибавил к прежним долгам другие…

— Значит, Снейс обманул вас?

— Не знаю, как и сказать. Он охотно ссужал деньгами, не торопил с отдачей… А тут переезд семьи в такое трудное для всех время. Мать-старуха узнала, что придется оставить дом, где выросли еще и бабка с дедом, затосковала… Так и похоронили на брюссельском кладбище возле родных могил. Жена тоже болела в ту пору. Грудной ребенок… Эта вот несмышленыш тогда. А старший сын — подросток. Ничего с собою не привезли, продали все за бесценок, чтоб как-нибудь с долгами расплатиться. Трудовой человек свою честь бережет — нельзя, чтобы люди тебя за обманщика считали… Начали заново обзаводиться. А все стало вдвое, втрое дороже по нынешним временам. Жена болеет. Умирает грудной. А долг Снейсу растет и растет. Сколько ни работаю, едва на еду хватает… Предложил Снейс и сына на работу пристроить…