Читать книгу "Улыбка химеры - Ольга Фикс"

– Ты и теперь маленькая. Моя.

– Ну… да, конечно. Только я не это имею в виду. Не щекочись, а то я говорить не смогу. Так вот, когда я еще жила дома с родителями, мне часто снилось, что я падаю куда-то, а потом – раз, воздух меня подхватывает, и я лечу.

– Всем снится. Это мы так растем.

– Ну да, наверное. Но только я из-за этих снов совсем тогда перестала высоты бояться. Могла на подоконник залезть и ножки вниз свесить, представляешь? Мама зашла раз, увидела, у нее чуть сердце не остановилось. Шестой этаж все-таки! Они меня с отцом знаешь как ругали! А я слушаю и не понимаю, чего они так волнуются.

– А теперь тебе такое не снится?

– Что я падаю? Нет. Теперь мне снятся бесконечные сны.

– Это как?

– Ну облака всякие, море, дорога до горизонта и дальше. Что-нибудь, что никогда не кончается.

– А звезды?

– И звезды, конечно. Ну если у меня во сне ночь.

– Ясно. А я, значит, тебе не снюсь?

– Снишься. Только это как бы не совсем ты. Просто такое ощущение, что ты рядом. Что я не одна, а с тобой. Но ни лица, ни фигуры я не вижу, и потрогать тебя нельзя.

– Тоскливо как-то, если нельзя потрогать?

– Здесь да. А во сне почему-то нет. А тебе что снится?

– По-разному. Иногда ты. Иногда дети, когда они еще маленькие. Но знаешь что странно? Чаще всего я вижу во сне нашу школу. Вроде и пожил уже в разных местах, и в университете сколько-то лет проучился, и семья у меня была, и по стране я поездил так, что дай бог всякому, и в горах был, и в пещеры лазил, и по рекам сплавлялся, и в море ходил на яхте. Но в этом сне мне как будто снова шестнадцать лет и я опять школьник, и точно знаю, что за ворота нельзя и долго еще будет нельзя, и все мечтаю, когда ж наконец будет можно. Я в том сне не меняюсь. Мне всегда шестнадцать лет, и я всегда жду, когда же можно будет за ворота. Стою возле них, и аж дыханье спирает. Так туда хочется, что прям больно. Вот. Я этого никому еще не говорил. Даже и не знаю, зачем сказал сейчас.

– Ты так на самом деле стоял? Ну тогда, в детстве?

– Не помню уже. Нет вроде бы. Я был нормальный пацан, у меня была вполне насыщенная жизнь. Девчонки, спорт, музыка, учеба. Ну так, мечтал у себя в голове, наверное. Потом вроде же все сбылось.

– Макс, а ты никогда не пробовал убежать? Ну там, во сне?

– Не, не пробовал. Ни во сне, ни наяву. Ладно, хватит болтологией заниматься. Спи уже. Завтра вставать рано.

– Сплю. Макс, а ты все-таки попробуй. Ну хотя бы сегодня ночью. Попробуешь, да?

– Машка, ты будешь спать, наконец, или нет?!

– Буду. Только ты мне еще спинку почеши на ночь. Там почему-то все время чешется, между лопаток, а сама я не достаю. Вот здесь, да. Так хорошо. И что бы я без тебя делала?

* * *

«Анна, помни, когда тебя выпустят, ты всегда сможешь приехать сюда. У меня есть связи, я добьюсь для тебя прописки. Наша семья всегда проживала в Столице, и ты тоже будешь здесь жить! Я в этом ни секунды не сомневаюсь.

Так ли уж ты уверена насчет медицины? Рисунки, которые я видела, выглядят весьма многообещающе. Говорю тебе это не как бабушка, а как искусствовед со стажем и опытом. Я могла бы их здесь кое-кому показать, но для этого мне нужно твое согласие.

Пиши чаще! Я очень жду твоих писем. Не отделывайся, как теперь принято, краткими сообщениями в сети. Я человек старомодный, мне этого не хватает. Я знаю, что со школами плохая и нерегулярная связь и звонить ты часто не можешь. Поэтому, пожалуйста, не забывай писать.

Пришли мне свои размеры, чтобы я смогла купить тебе что-либо приличное из обуви и одежды. Пусть мне не позволили взять над тобой опеку, несмотря на все предъявленные документы, в этом-то они не могут мне помешать! Мне претит, что внучка моя ходит как чучело. Хочу, чтобы ты выглядела как человек.

Твоя бабушка Анна Громова».

Как человек! Если бы только бабушка знала!

Каждый шаг, сделанный Аней на избранном пути, заводил ее все дальше и дальше, превращая постепенно в винтик отлаженной и хорошо смазанной машины. Ане казалось, что, перестав работать со сколиозниками, она скоро обо всем забудет. Что, в конце концов, такое рентген? Его всем по нескольку раз в году делают. Да и функция у нее чисто техническая. Уложила, кнопкой щелкнула, а там хоть трава не расти.

Она ошиблась. Прежде всего, Аня теперь была обременена знанием. И ей ни на миг не удавалось забыть, что те, кто вошел в рентген-кабинет, могут потом из него не выйти. Аня улыбалась, а сама вглядывалась в лица, пытаясь угадать: «Этот? А может быть, вон та или тот?» Чаще всего она ошибалась, но иногда все же угадывала правильно, и от этого становилось еще горше. Будто предсказала судьбу.

Дней через десять вконец измученная токсикозом Надежда взбунтовалась. Она попросту бросила все на Аню, а сама переместилась в комнату отдыха:

– Нет, вот что они себе думают?! Неделю назад еще должны были человека прислать! Я им еще когда сказала: не могу больше в этой камере пыток находиться! Окон нет, стены толстые, дышать нечем. Как войду, сразу все перед глазами плывет. Ты, Ань, главное, не тушуйся. Уложила, сняла и смотри в экран. Глаз-то у тебя уже наметанный. Видишь, все чисто. Ставь в компе звездочку и сохраняй через мой секретный код, вот я тебе его написала на бумажке. И отпускай клиента на все четыре. А как что подозрительное усмотришь, сразу двери на запор и зови меня. Кричи не стесняйся, я рядышком, услышу и прибегу. Главное что? Главное – подозреваемого из кабинета ни под каким предлогом не выпускать! Ни в туалет, никуда. Особенно мелких, они всегда ужасно пугаются. Хотя и подростки иной раз доставляют. Можно понять, жизнь-то вдруг – хлоп! – и всмятку. Я б тоже, наверное, испугалась. Пойду я, Ань, хорошо?

– Надь, но разве можно так?

– Ну а кто про это узнает? В компьютере ж все от моего имени будет. И потом они сами виноваты, я давно их предупреждала. Ты, если проверять придут, скажи, на минутку отошла, сейчас вернется. Да не придут они! Лишние рентгены схватить побоятся.

* * *

«Древние говорили, что кентаврам присущи мудрость, неумение лгать и склонность к меланхолии.

По легенде, кентавры рождаются от лошадей, чья кровь смешалась с кровью воина в битве. Поэтому, если воин погибал, а лошадь его в той же битве лишь ранили, лошадь эту убивали и хоронили вместе со всадником. Если же раны, полученные конем и всадником, оказывались не смертельны, жрецы все равно настаивали на том, что такую лошадь нельзя оставлять в живых и пусть всадник заводит новую.

Большинство слушалось жрецов. Находились, однако, среди воинов и такие, кто, не желая убивать своих лошадей, прятал их и лечил тайком, пока рана не затягивалась совсем. А потом возвращались как ни в чем не бывало в строй и лгали, что раны никакой вовсе не было. Тех, кого уличали в подобном, казнили мучительной смертью. Ведь нельзя же было допустить, чтобы кентавры размножились и взяли верх над людьми».