Читать книгу "Что они несли с собой - Тим О'Брайен"

Местность была пересеченная. Вроде и не горы, но все время топать нужно в горку, и уйма провалов и оврагов, каких-то зарослей — короче, на каждом шагу можно погибнуть. А ближе к полуночи становилось совсем скверно: сами джунгли словно бы просыпались, оживали. Ты слышал странный гул в ушах. Ничего конкретного, ни одного звука, который можно распознать и назвать. Может, древесные лягушки, или змеи, или белки-летяги, или еще бог знает что. Точно у ночи был собственный голос. А еще через два-три часа ты мог бы поклясться, что идешь через какую-то мягкую черную протоплазму, Вьетнам, кровь и плоть.

И это не шутка, говорил Сандерс. Обезьяны верещали просто убийственно. Гребаные ночи!

Наконец Крыс Кайли сорвался.

Он не мог спать в жаркие дневные часы, он не справлялся по ночам.

Как-то под вечер, когда взвод готовился к очередному маршу, он сломался прямо на глазах у Митчелла Сандерса. Нет, не разревелся, но был близок к тому. Он сказал, что перепуган. И что это не нормальный страх. Он даже не знал, что это такое: слишком долго провел в чужой стране, наверное. Или ему просто не дано быть санитаром. Вечно подбирать части тел. Вечно латать дыры. Иногда он смотрит на ребят, которые еще целые, на живых ребят, и начинает представлять себе, как они будут выглядеть, став трупами. Без рук или ног… в таком духе. Он сам понимает, это жутковато, но не может отделаться от картинок. Допустим, он треплется с Боукером, Доббинсом или еще с кем-нибудь, просто убивает время, а потом ни с того ни с сего ловит себя на мысли, что непроизвольно прикидывает, сколько весит голова того парня, ну, насколько она тяжелая, и каково это будет — подобрать эту голову с земли и нести ее, чтобы забросить в вертолет.

Крыс почесал локоть, раздирая в кровь кожу. Глаза у него были красные и усталые.

— Это неправильно, — сказал он. — Те картинки у меня в голове… они никак не унимаются… Я вижу вдруг чью-нибудь печенку. Самую настоящую гребаную печень. И дело в том, что это меня не пугает, даже мурашки не проступают. Я скорее любопытство испытываю. Механическое такое любопытство. Как врач, когда смотрит на живого пациента и видит не человека, а разорвавшийся аппендицит или закупоренную артерию.

На мгновение его голос стих, он глянул на Сандерса и попробовал выдавить улыбку. Он все царапал и царапал себе локоть.

— И вообще, — сказал Крыс, — днем еще не так скверно, но по ночам картинки буквально звереют. Я начинаю видеть собственное тело. Куски меня самого. Мои легкие, мои почки. Это как… ну, не знаю… как глядеть в огромный черный хрустальный шар. Однажды ночью я буду лежать мертвый в темноте, и никто меня не найдет… кроме жуков… Я это вижу… я вижу, как треклятые жуки прогрызают во мне туннели… Слышу, как мангусты хрустят моими костями. Черт, это уже чересчур. Не могу больше смотреть на себя мертвого.

Митчелл Сандерс кивнул. Он не знал, что сказать. Какое-то время они просто сидели, следя за тем, как сгущаются тени, затем Крыс затряс головой.

Он заявил, мол, сделал что мог. Он старался быть хорошим санитаром. Кого-то спасаешь, кого-то теряешь, сказал он, но он выкладывался по полной. Потом, нервно хихикнув, принялся говорить о нескольких парнях, которых уже не было с ними, о Курте Лимоне, Кайове и Теде Лейвендере. Какое безумие, что люди, которые еще совсем недавно были полны жизни, теперь разлагающиеся трупы!

Он едва не расхохотался.

— Вся эта война, — сказал он. — Знаешь, что это такое? Один огромный банкет. Мясо, старина. Мы с тобой. Мы все. Мясо для жуков.

На следующее утро он выстрелил в себя.

Он снял ботинки, разложил перед собой походную аптечку, накачался обезболивающим и пустил пулю себе в ступню.

Никто его не винил, сказал Сандерс.

Пока не прилетел вертолет, было время попрощаться. Подошел старший лейтенант Кросс и пообещал поручиться, что это был несчастный случай. Генри Доббинс и Эйзр подарили ему стопку комиксов, чтобы было что почитать в госпитале. Все стали кружком, все были расстроены, и чувствовали себя виноватыми, и старались его развеселить шуточками про распрекрасную ночную жизнь в Японии.

Жизнь умерших

Вот еще одна правда: истории способны нас спасти. Мне сорок три года, и я теперь писатель, но я до сих пор вижу во сне Линду живой. И Теда Лейвендера и Кайову, Курта Лимона и молодого человека, которого я убил, старика, распростершегося возле загона для свиней, и нескольких других, чьи тела я когда-то поднимал с земли и забрасывал в грузовик или вертолет. Все они мертвы. Но в рассказе, который по-своему тоже сновидение, мертвецы иногда улыбаются, поднимаются и возвращаются в мир живых.

Начнем с этого: тело без имени. Однажды в 1969 году снайпера нашего взвода обстреляли из грязной деревушки на побережье Южно-Китайского моря. Обстрел продолжался всего пару минут, и никто не пострадал, и все равно старший лейтенант Джимми Кросс связался по рации с базой и вызвал авиаудар. На протяжении следующего получаса мы смотрели, как деревушка полыхает. Было прохладное ясное утро, кое бывает дома ранней весной, и самолеты смотрелись на фоне неба черными росчерками. Когда бомбежка закончилась, мы построились цепочкой и двинулись через деревню на восток. Кругом — одни развалины. Помню запах горелой соломы, поваленные заборы и вырванные с корнем деревья, горы камня, кирпича и битых горшков. Деревенька была заброшенной — ни людей, ни скотины, мы нашли лишь одного погибшего: старика, который лежал навзничь у загона для свиней в центре деревни. Правую руку ему оторвало взрывом. Над лицом уже роились мухи и гнус.

Дэйв Дженсен наклонился и пожал старику оставшуюся руку.

— Как поживаете? — спросил он.

Один за другим остальные повторили его жест. Они не тормошили тело, просто хватали старика за руку, произносили несколько слов и отходили.

Крыс Кайли нагнулся над трупом пониже.

— Дай пять, — сказал он, — истинная честь для меня.

— Искренне рад, — сказал Генри Доббинс.

Я только-только прибыл во Вьетнам. Это был мой четвертый день, я еще не обрел чувство юмора. С самого начала я ощутил, как к горлу у меня подступает тошнота. Я сел у загона, закрыл глаза и свесил голову между коленей.

Пару минут спустя меня тронул за плечо Дэйв Дженсен.

— Ну же, будь повежливей, — сказал он. — Пойди представься. Нечего бояться, это же просто милый старикан. Прояви толику уважения к старшим.

— Ни за что.

— Может, для тебя это чересчур?

— Вот именно, — ответил я. — Чересчур.

Дженсен не отставал, но я не пошел к трупу. Я даже не смотрел на него, только иногда случайно бросал взгляд. Случайно. Остаток дня в горле у меня стоял ком, но дело было не столько в трупе старика, сколько в поразительном акте приветствия умершего. В какой-то момент, помнится, они посадили труп, прислонив к забору. Они закинули ему ногу на ногу и разговаривали с ним.