Читать книгу "Я никогда и нигде не умру. Дневник 1941-1943 г - Этти Хиллесум"

Когда однажды зайдешь настолько далеко, что и в такое время, именно в такое время, ощущаешь, что жизнь прекрасна, что она полна смысла, то кажется, что все происходящее может быть только таким и другим быть не могло бы. Я снова сижу за своим письменным столом! И завтра я могу не уезжать назад в Вестерборк. Я еще раз увижу всех своих друзей, когда мы будем хоронить твои останки.

Ах, да ты ведь знаешь, так уж заведено, такой уж гигиенический людской обычай. Но мы будем все вместе, и твой дух будет среди нас, и Тидэ будет петь для тебя. Если бы ты только знал, как я счастлива, что смогу быть при этом. Я вернулась как раз вовремя, я еще поцеловала твой увядающий, умирающий рот, ты еще раз взял мою руку и поднес к своим губам. Однажды, когда я вошла в твою комнату, ты сказал: «Путешественница». Ты также как-то сказал: «Я видел такой замечательный сон, мне приснилось, что меня перекрестил Христос». Я стояла вместе с Тидэ перед твоей постелью, и в одно мгновение нам показалось, будто ты умираешь. Тидэ обняла меня, я поцеловала ее дорогие, чистые губы, и она совсем тихо сказала: «Мы нашли друг друга». Как бы ты был счастлив, если бы видел нас, именно нас обеих, стоящих перед тобой. Может быть, ты и видел нас в тот момент, когда мы подумали, что ты умер?

И за то, что твоими последними словами были «Герта, я надеюсь…», я тоже благодарна. Как тебе бывало трудно сохранять верность, но твоя преданность все преодолела. Знаю, я иногда делала тебе плохо, но благодаря тебе я узнала, что такое верность, что такое борьба и что такое бессилие.

В тебе было все плохое и все хорошее, что может быть в человеке. Все демоны и страсти, вся доброта и человеколюбие. Ты великий, все понимающий человек, искавший и нашедший Бога. Ты искал его везде, в каждом открывшемся тебе человеческом сердце, как же их было много, и ты везде находил частицу Бога. Ты никогда не сдавался, ты мог быть нетерпеливым в мелочах, но к важным вещам ты относился с таким терпением, с таким бесконечным терпением.

И снова именно Тидэ с ее милым, светлым лицом пришла сегодня вечером сообщить мне это. Мы недолго одни посидели в кухне. А в комнате в это время сидел мой товарищ. Позже появился папа Хан. И Тидэ прикоснулась к клавишам твоего рояля и спела короткую песню: «Восстань, мое сердце, с радостью»[43]. Сейчас два часа ночи. В доме так тихо. Я должна сказать тебе что-то странное, но думаю, ты поймешь это. Там, на стене, висит твоя фотография. Я хочу порвать ее и выбросить, чтобы быть ближе к тебе. Мы никогда не называли друг друга по имени. Мы очень долго говорили друг другу «вы». Много, много позже ты сказал мне «ты». И это «ты» от тебя было самым ласковым словом, когда-либо сказанным мне мужчиной. И, как ты знаешь, я по-настоящему привыкла к этому. Ты всегда подписывал свои письма вопросительным знаком, и я свои тоже. Ты начинал свои письма ко мне: «Послушайте-ка!..» Твое характерное «Послушайте-ка». А в твоем последнем письме стояло «Любимая». Но ты для меня безымянен, безымянен, как небо. И я хотела бы убрать все твои фотографии и никогда больше не смотреть на них. Это все слишком материально. Я хочу нести тебя в себе безымянным и новым, нежным, не ведомым мне прежде жестом передавать тебя дальше.

Среда [16 сентября 1942], 9 часов утра (в приемной у врача). Когда в Вестерборке я бываю среди шумно спорящих, слишком активных членов Еврейского совета, то часто думаю: «Дайте мне быть частицей вашей души. Дайте быть в бараке пристанищем для всего лучшего, что наверняка есть в каждом из вас. Мне вовсе не нужно для этого много делать, я хочу только присутствовать. Дайте же мне быть душой этого тела. И при случае я в каждом обнаружу жест или взгляд, выходящий далеко за пределы их собственного уровня, о существовании которого они сами вряд ли подозревают. Я чувствую себя хранителем этого».

16 сентября, среда, 3 часа дня. Еще раз зайду на эту улицу. Меня всегда отделяли от него три улицы, один канал и мостик. Вчера в 7.15 он умер. В тот самый день, когда закончился срок разрешения на мою поездку. Теперь я еще раз пойду к нему. Только что была в ванной комнате. Подумала: «Сейчас впервые я увижу покойника». В общем-то, это ни о чем мне не говорит. Еще подумала, что должна сделать что-то необычное, торжественное. И опустилась в маленькой ванной комнате на колени на кокосовый коврик. Потом подумала, что это общепринято. Как же нашпигован человек обычаями, представлениями о действиях, которые, по его мнению, должны исполняться в определенных ситуациях. Иногда, в какой-то неожиданный момент, на улице или посреди разговора в самом скрытом уголке моего существа кто-то вдруг опускается на колени. И этот кто-то — я.

А сейчас там, на знакомой кровати, лежит лишь мертвая оболочка. О, это кретоновое одеяло! Собственно говоря, нет необходимости снова идти туда. Все, все происходит где-то внутри меня, на просторных возвышенностях, существующих вне времени и вне границ. А сейчас я снова пройду через эти улицы, как часто шла по ним, шла вместе с ним, всегда ведя захватывающий, насыщенный диалог. И как часто еще, в каком бы месте земли я ни находилась, на каких бы возвышенностях ни разворачивалась моя собственная жизнь, я буду мысленно проходить этими улицами. Какого лица ждут от меня сейчас, печального или торжественного? Но я ведь не грущу? Мне хотелось бы сложить руки и сказать: «Дети, я так счастлива и благодарна, и я нахожу жизнь такой прекрасной и наполненной смыслом». Да, именно такой, и в то время как стою здесь, у постели моего умершего, преждевременно умершего друга, и несмотря на то, что в любой момент меня могут депортировать в неизвестное место. Господи, я так тебе за все благодарна.

Я буду продолжать жить с тем, что навечно осталось во мне от умершего друга, и буду пробуждать жизнь в том, что теряет ее. Я буду делать это до тех пор, пока не будет ничего, кроме жизни, кроме единственной великой жизни, Господи.

Тидэ еще раз споет для него, а я, вопреки моменту, буду с радостью смотреть и слушать ее светлый голос.

Йооп[44], друг мой, я иду с тобой. Ах нет, на самом деле это не совсем так. Время от времени разговаривая с тобой, я посвящаю тебе многие свои мысли. И благодарна, что могу передать тебе то, что обязательно должна передать.

Это так значимо, что ты вошел в мою жизнь, иначе и быть не могло. До встречи.

17 сентября [1942], четверг, 8 часов утра. Во мне сейчас такое сильное, умиротворенное ощущение жизни и такое чувство благодарности, что я даже не стану пытаться выразить это одним-единственным словом. Господи, я совершенно счастлива. Лучше всего это можно выразить опять-таки его словами «покоиться в себе». И этим совершеннейшим образом, наверное, выражается мое состояние, когда я покоюсь в себе. Это «в себе» — глубочайшее и богатейшее во мне, то, в чем я покоюсь, я называю Богом. В дневнике Тидэ я часто наталкивалась на такие слова: «Отец, возьми его с нежностью в свои руки». Именно так, находясь в твоих руках, Господи, я всегда и беспрестанно чувствую себя в безопасности, защищенная и пропитанная чувством вечности. Каждый глоток воздуха, малейшие действия и незначительные суждения — все содержит в себе подоплеку и глубокий смысл. В одном из своих первых писем ко мне он написал: «Буду рад, если смогу поделиться всей этой переливающейся через край силой».