Читать книгу "Зощенко - Валерий Попов"

«Самозащита инженера Маслова

Вот он — инженер первых дней Беломорстроя. Он еще ничего не забыл и ничему пока не научился. Наука еще впереди. Сейчас он в Особом конструкторском бюро составляет эскизный проект для новой фантастической затеи большевиков: для Беломорско-Балтийского канала.

Сорокалетний инженер Маслов — спокойный, корректный, подчеркнуто опрятный, уважающий себя человек. Маслов — крупный специалист, профессор, питомец европейской инженерии. В условиях лагерного заключения он, что называется, в полной мере соблюл себя. Но ему этого мало. Ему надо, чтобы об этом знали все окружающие. Вот для чего выбрасывает он каждое утро опознавательные свои знаки: идеально-белый воротничок и бритые щеки. Инженер Маслов решил быть на Беломорстрое олицетворением вынужденной лояльности в виде бритого джентльмена в потертом костюме и чистом воротничке. Что можно возразить против этого? Он сразу же правильно был понят, и деловые взаимоотношения установились быстро и безболезненно: с чекистами и с товарищами…

Проф. В.Н. Маслов, бывший вредитель. Работал над проектом канала, изобрел способ постройки деревянных шлюзовых ворот. Награжден орденом Трудового Красного Знамени».

Само плавание писательского парохода охарактеризовано так: «В свое путешествие по только что построенному Беломорско-Балтийскому каналу лучшие советские литераторы отправились в качестве желанных и почетных гостей, тогда как роль хозяев, радушных, скромных и тактичных, взяли на себя чекисты».

По словам участника того плавания, Льва Никулина, каторжные «читательские массы» из всего множества писателей на пароходе знали и любили только Зощенко. Огромные толпы в серых одеждах стояли по берегам канала и исступленно орали: «Зощенку! Зощенку!» А Зощенко лежал в своей каюте великолепно одетый, в костюме и галстуке, словно для выхода, но, несмотря на все уговоры, на палубу не выходил. Что так угнетало его? Фальшивость всей этой поездки, которая к тому же вряд ли поможет ему хоть в чем-то? Или, может, раздражали его слишком буйные читатели, желающие даже тут, на каторге, «поржать» как следует?.. А он теперь ненавидел это больше всего.

Зощенко, согласившись на это плавание, обязан был внести свою лепту в «главную книгу». Единственное, что ему удалось выторговать, — что его материал будет напечатан в книге не анонимно (не в общем «вдохновенном труде»), а персонально, под его фамилией. На что он тут уповал? Что улучшит наконец свои отношения с властью? Или, может быть, именно в «местах лишения» поймает какой-то новый материал, новое дыхание? Писатели всегда надеются на это… Вдохновения он поначалу не испытывал. Но он хорошо понимал, что с такого «шикарного спектакля» ему не удастся ускользнуть, ничего не написав. Как говорится — куда ж ты денешься с подводной лодки? Зощенко, по его словам, «вдохновение посетило» во время митинга трудящихся Беломорканала, когда из каюты он все-таки вышел. Герой его очерка — Роттенберг, крупнейший международный аферист, «фармазон». Умение убеждать окружающих в искренности намерений, в неоспоримой пользе того, что они делают, — это основа их профессии. И Зощенко, «купившись» (или тоже «войдя в роль»), пишет свою главу в эту книгу — как обычно, от имени «персонажа». Но в начале дает свое разъяснительное вступление. Зощенко часто прибегал к такому приему, пытаясь объясниться, оправдаться… Вот его глава:

«История одной перековки

…Я скептически относился к вопросу перевоспитания. Я полагал, что эта знаменитая перековка людей возникла на единственном и основном мотиве — на желании выслужиться, на желании получить волю, блага и льготы… А если эта перековка сделала бы из всех правонарушителей идеальных людей — перо сатирика заржавело бы от бездействия».

Но далее, продемонстрировав свою «непредвзятость», Зощенко «приступает к работе». Он рассказывает, как на одном из митингов на Беломорканале услышал и увидел нечто поразительное:

«…И вот среди этих удивительных ораторов и докладчиков выступил человек лет сорока, с темным обветренным лицом, высокий, крепкий, несколько лысый, и, как мне показалось, необычно мужественный и энергичный. Этот человек был известный международный вор, фармазон и авантюрист, ныне заслуживший почетный значок за свою отличную и даже героическую работу на строительстве. Этот человек за несколько месяцев до своего выхода написал свою биографию (удивительное совпадение — прямо как раз для Зощенко! — В. П.) …Я “причесал” эту книгу. Но сделал это как бы рукой самого автора».

В руки Зощенко действительно попал интересный материал. Герой, несомненно, человек преступный, но яркий (в предисловии Зощенко сравнивает его автобиографию со знаменитыми мемуарами итальянского скульптора, ювелира, писателя XVI века «Жизнь Бенвенуто Челлини»). Зощенко подправляет биографию явно не без интереса. И даже пишет от имени персонажа своим любимым «слогом»:

«Я живу в Тифлисе. И живет в Тифлисе одна такая дама, я вижу, весьма интеллигентная и культурная. И она занимается проституцией».

После долгих международных приключений и афер, красивых любовных историй, разнообразных тюрем и чудесных из них освобождений герой вынужденно возвращается в Россию и, продолжая свою «веселую жизнь», оказывается на Беломорканале… И вот тут-то и начинаются главные чудеса! Сначала Роггенберг, как «правильный вор в законе», не хотел работать — тем более что надо было долбить скалу. Но потом начальник Сапронов угостил его чаем, папиросами, и Роттенберг сообщает: «…на другой день, скорее, из симпатии к нему, я выбил 87 процентов!» Потом начальник сказал ему: «По-моему, ты наш, социально близкий» — то есть уголовник, а не политический. И наш герой на радостях сделал уже 140 процентов плана! Свое рвение Роттенберг объясняет так: «…совесть меня убивала». И вскоре он уже выдавал 150 процентов! Начальники приходили на его участок и говорили: «Мы на тебя пришли полюбоваться!» В общем, предприимчивый Роттенберг сумел и тут «провернуть дельце»: «И тогда нам стали отпускать в ларьке все, что нужно, и мне выписали хорошую одежду и сапоги».

Увы, большинство строителей Беломорканала не имели «все, что нужно» и работали отнюдь не в жарком климате рваными и босыми. Безусловно, «чуткие» руководители строительства имели свои рычаги управления производительностью труда. Главный рычаг — это так называемая «котловка», то есть «норма кормления» зависела от выработки. И «котла» хватало только «своим». Роттенберг «вписался». И даже неплохо все сочинил: не так, конечно, убедительно, как Бенвенуто Челлини, но все же… Далее, по словам Роттенберга, он поднимает на трудовые подвиги целый барак блатных (которым, как известно, их «устав» запрещает работать). Верит ли в это Зощенко? Наверное, ему хочется в это верить… Не врать же он приехал сюда? В заключение своего очерка он написал (можно только гадать — с какой степенью искренности): «Вот за новую жизнь этого человека я бы поручился. Но я оговорюсь: я бы поручился только при наших, не капиталистических условиях».

Зощенко сделал то, что требовалось от него. Вот она, «перековка»! Правдива ли эта история? Не зря ли Зощенко «поручился»? Люди, знакомые с блатными ближе, тот же Варлам Шаламов, пишут, что никогда настоящий блатной не пойдет на сотрудничество с властью, возможна только «разводка», то есть обман. А кто на самом деле «ссучился» — тому конец. Помню блатную песню, которую пел в вагоне мурманского поезда один недавно «откинувшийся с зоны» о том, как Маруська поехала проведать своего «Кольку-ширмача» на Беломорканале. И вот видит его: «…под мышкой держит какие-то бумаги, а на груди — ударника значок». Но заканчивалась эта песня довольно мрачно: «…и как-то утром, зорькою бубновой, не стало больше Кольки-ширмача!» Конечно, способных строителей и организаторов чекисты выделяли и даже прикармливали, но в искреннюю перековку такого вора, да еще со стажем, как герой этой истории, не очень-то верится. Не очень верится и в доброту и скромность надсмотрщиков, которые, по словам одного «раскаявшегося» бандита на митинге: «По утрам с нами одним снегом умываются!» Может, конечно, пару раз и умылись. В их доброту и скромность верил — или трогательно это изображал — только Максим Горький, который то и дело упрекал чекистов лишь в одном недостатке — «болезненной скромности», из-за которой якобы маловато в книге рассказано чекистами о их заслугах в «перековке». Впрочем, это дело подправил сам Горький, который на прощальном митинге, стирая слезы с усов, растроганно воскликнул: «Черти драповые! Вы сами не знаете, что сделали!» Чекисты скромно улыбнулись.