Читать книгу "Я пытаюсь восстановить черты - Антонина Пирожкова"

Жена его, Александра Александровна Соломко, тоже была арестована, но позже, наверное, году в 1934-м−1935-м, и отбыла в лагере около двадцати лет. Когда она после смерти Сталина возвратилась в Москву, я прописала ее у себя, чтобы она могла получить комнату.

После ареста Охотникова целый ряд сотрудников, которых он привел из Гипромеза, уволили якобы по собственному желанию. С Яковом Осиповичем случилось то, чего мы с Марией Алексеевной и Верой Яковлевной боялись, но я почему-то совсем не ожидала, что тоже буду уволена. Надо было срочно устраиваться на работу, так как в это время в стране была объявлена паспортизация, а чтобы получить паспорт, необходимо было работать. Случилось так, что я неожиданно встретила на улице учившегося со мной в Томске Петухова, теперь уже архитектора. Узнав, что я без работы, он через кого-то из своих друзей устроил меня в Главное военно-мобилизационное управление (ГВМУ), помещавшееся на площади Ногина. Это было первое подвернувшееся место. Вероятно, я могла бы вернуться в Гипромез, но мне было стыдно туда идти, так как, уйдя с Охотниковым, я чувствовала себя предательницей. В ГВМУ я тоже должна была работать куратором, но не авиационных объектов, а военных заводов, главным образом танковых.

Как это ни удивительно, я совсем не помню, в чем заключались мои обязанности в ГВМУ. Помню только, что ко мне приходили военные и я должна была отвечать на их вопросы. Ни на одном заводе в Москве я не была и ни в одной из военных проектных организаций тоже. Запомнились лишь две командировки. Первой была поездка в Харьков на танковый завод, где выпускались малогабаритные танки Т-34. На Украине в 1933 году был свирепый голод. Проезжая на трамвае от гостиницы до завода, я в окно видела изголодавшихся и умирающих людей, больше всего было женщин с детьми. Они сидели, прислонившись спинами к заборам парков и к стенам домов, и уже ничего не просили. Только на остановках были люди, которые подходили и просили хлеба. Зрелище было страшное, пахло хлоркой, в трамваях на каждой конечной остановке проводилась дезинфекция. В городе было холодно, дул пронизывающий ветер, в гостинице не работало отопление, и ночью даже под несколькими одеялами невозможно было согреться. На заводе было тепло, питание в столовой довольно сносное по тем временам, и я приходила в гостиницу только спать. От этой командировки у меня осталось очень тягостное впечатление, и я долго не могла отделаться от преследовавших меня образов распухших от голода умирающих людей и трупов. В Москве, я думаю, мало кто знал о голоде на Украине, если ходили слухи, что Максим Горький посылал на Украину игрушки для детей, а не продукты…

Весной и летом 1933 года моя жизнь была тесно связана с семейством Дрейцеров. И Ефим Александрович, и его сестра Роза, и младший брат Самуил относились ко мне по-дружески, часто приглашали к себе. Их дом стал мне приятен и близок, я могла даже переночевать там в комнате Розочки, когда поздно засиживалась у них в гостях или когда мы вместе ходили в театр. Роза помогала мне советами, если я хотела купить себе что-нибудь из одежды. Самуил очень хорошо танцевал и научил меня фокстроту и танго — самым модным танцам в то время.

Мы с Розой Александровной Дрейцер решили в мой отпуск, в сентябре, поехать на Кавказ к Черному морю. Ефим Александрович достал нам путевки в Сочи в Дом отдыха работников просвещения и бесплатные билеты от Москвы до Сочи и обратно. Роза Александровна уехала в намеченный день, а мне пришлось задержаться почти на неделю. Дело в том, что как раз накануне вышло постановление правительства, которым предписывалось молодым специалистам не работать в управлениях, а ехать на заводы и стройки. Поэтому я не могла уже просто уйти в отпуск, но вынуждена была уволиться с работы. Пообещав в отделе кадров, что после отпуска я приду за новым назначением, я оформила увольнение, завершила оставшиеся за мной дела, получила зарплату и отпускные деньги. Теперь я чувствовала себя свободной. Конечно, я совсем не думала возвращаться в ГВМУ, а мечтала работать в Метропроекте, где проектировали конструкции для Московского метрополитена. Эта организация была создана в июле 1933 года.

Накануне моего отъезда на Кавказ из Парижа возвратился Бабель. Он приехал один, без семьи. Я не встречала его на вокзале, и мы увиделись после того, как я вернулась домой с работы. Первая встреча была какой-то настороженной с обеих сторон, но вечером того же дня Бабель пригласил меня на спектакль «Интервенция» в Вахтанговский театр. Поехали туда на извозчике — излюбленном способе передвижения Бабеля. В театре сидели в одной ложе с Дмитрием Аркадьевичем Шмидтом, приехавшим с Кавказа. Еще раньше я слышала о Шмидте от Бабеля, но только сейчас представилась возможность познакомиться с ним. Пьеса, написанная Львом Славиным, была поставлена отлично. Играли Горюнов, Куза, Рапопорт, Мансурова, Синельникова, Орочко, Журавлев. Спектакль всем очень понравился. В антрактах Шмидт смешил нас рассказом о том, как наши военные, вернувшись из заграничной поездки, кажется, в Германию, докладывали Сталину о быте военных за рубежом: «Охвицирье у них ходит в белых воротничках и манжетах и, хучь какая б ни была погода, кажный день умываются». В таком же духе Шмидт изображал весь отчет военных Сталину. Военные — это Книга[13] и Ока Городовиков.

Из театра мы с Бабелем, Шмидтом и несколькими актерами почему-то пошли в гости к Франкфурту, которого я хорошо знала по Кузнецкстрою. Он недавно женился на молодой и очень хорошенькой женщине, и у него родился сын. Мальчик был похож на отца — такой же рыжий и с большим носом. Меня Франкфурт узнал, удивился, а потом вдруг начал рассказывать о том, как все на Кузнецкстрое были в меня влюблены, и он в том числе. Мне было неприятно слушать такое вранье. К счастью, это быстро прекратилось, и застолье приняло более веселый характер, поскольку собралось много остроумных рассказчиков. Франкфурт — великолепный организатор и умный руководитель строительства — погиб, как и многие, в годы культа личности Сталина.

Узнав, что я собираюсь провести отпуск в доме отдыха в Сочи, Бабель посоветовал мне воспользоваться свободным временем и поездить по кавказскому побережью. Он сам захотел показать мне побережье, Минеральную группу[14] и Кабардино-Балкарию. Мы условились, что Бабель приедет в Сочи к окончанию срока моего пребывания в доме отдыха.

Авель Енукидзе

Я не разрешила Бабелю провожать меня на вокзал, потому что по поручению Дрейцера меня должен был провожать какой-то молодой поляк, с которым я не была знакома. Он заехал за мной на машине, отвез на вокзал и посадил в поезд. Я в первый раз ехала на Кавказ к Черному морю, которого еще никогда не видела. В двухместном купе мягкого вагона моим спутником оказался пожилой человек с красивой седой головой. Это был исследователь Дальнего Востока и Уссурийского края по фамилии Котовский. Он очень интересно рассказывал о своей работе, и я была рада, что у меня такой сосед. Потом мы пошли с ним в ресторан обедать и заняли свободный столик. Вскоре к нам подсели двое: молодая белокурая женщина и молодой человек в полувоенной форме. Они не обедали, а только пили пиво, закусывая воблой. Я поразилась тому, что женщина пьет так же много пива, как и мужчина, да к тому же еще и курит. Пообедав, мы с Котовским ушли в свой вагон, а под вечер к нам пришел наш новый знакомый по ресторану и уговорил меня пойти с ним играть в карты — у них не хватало четвертого партнера. Во время остановки поезда мы по платформе пошли в последний вагон. Боясь отстать от поезда, я побежала вперед, и, когда уже схватилась за поручни и поднялась на нижнюю ступеньку вагона, меня догнал мой провожатый и окликнул: «Антонина Николаевна, познакомьтесь с моим хозяином». Уже войдя в вагон, я оглянулась и увидела полного пожилого человека, который прогуливался вдоль вагона. Он подошел и, улыбаясь, протянул мне руку. На нем была коверкотовая блуза серо-зеленого цвета, подпоясанная узким ремешком. На ногах — ярко-желтые явно заграничные башмаки на толстой подошве. Я подала ему руку и, не очень-то обратив на него внимание, прошла в вагон. Это был не обычный вагон, а вагон-салон. В таком вагоне я ездила по Капорской ветке и на остров Хортица во время студенческой практики в 1929 году. В дальнем конце вагона была большая комната и большой стол, за который мы сели играть в карты. Предстояло играть в кинг, и поскольку я никогда раньше о такой игре не слышала и вообще в карты не играла, мне объяснили, как надо играть. Моим партнером был тот самый полный рыжевато-седоватый человек, с которым я только что познакомилась, но фамилии которого я все еще не знала. Знала только, что его зовут Авель Сафронович. Помню также и имя его секретарши — Елена Сатировна. А вот имя познакомившего нас с ним молодого человека забыла. Вышло так, что мы с Авелем Сафроновичем девять раз подряд обыграли своих противников. Мой партнер очень веселился и был явно доволен результатом игры. Во время беседы за столом «хозяин» заговорил о том, какие хорошие дороги в Германии, где он недавно побывал, и какие плохие у нас. Он рассказал, как ехал однажды на дачу и его машина завязла в грязи. Но выручили какие-то студенты, которые его узнали и сказали: «Товарищ Енукидзе, мы Вам поможем». И тут я наконец поняла, что «хозяин» — это не кто иной, как Енукидзе. Конечно, эта фамилия была мне известна, но я никогда его не видела ни в лицо, ни на портретах. Прощаясь, мы договорились, что на следующий день я приду в вагон к новым знакомым — смотреть на море, которое я увижу впервые в жизни.