Читать книгу "Хроника красного террора ВЧК. Карающий меч революции - Илья Ратьковский"

Следует отметить, что на первом этапе разворачивания красного террора репрессиям подвергалось и советское офицерство. Это можно увидеть на примере конфликта в Курске. Курская губчека арестовала заведующего инструкторским отделом военного комиссара Зюнблата, не информировав об этом военного комиссара города Мазалова. Из-за этого деятельность военной комиссии была парализована, с обеих сторон посыпались вооруженные угрозы; ситуация накалилась — и только вмешательство извне предотвратило «недопустимый конфликт» (так называлась статья об этом эпизоде во втором номере «Еженедельника ЧК» за сентябрь 1918 г.). В конце статьи от редакции указывалось: «По нашему мнению, нужно ставить в известность не о самих случаях ареста (уже поздно), а о полученных неблагоприятных сведениях». Но опыт подобных конфликтов все же дал много полезного, в дальнейшем в 1919–1920 гг. положение специалиста, в том числе военспеца, укрепилось. Он был защищен юридически, хотя дискуссия о военспецах, поставившая окончательную точку в этом вопросе, все еще была впереди.

Другим объектом террора стала буржуазия. При этом не делалось особого различия между сельской и городской буржуазией, зачастую к ней причислялось даже церковное сословие и интеллигенция. По сравнению с офицерством расстрелы коснулись этих категорий в меньшей степени. Советская пресса дает довольно любопытную картину освещения применения к буржуазии террора: высокий процент среди заложников (более 25 %) и всего около 80 расстрелов за год, опубликованных в прессе (120 газет). Газетные сообщения в месяцы красного террора как бы предпочитают обходить факты расстрела буржуазии, одновременно объявляя поход против нее: «Класс убийц, буржуазия, должен быть подавлен»[539], «За одного вождя рабочей революции — тысячу буржуев»[540], «Вы должны уничтожить буржуазию» и т. п.[541]

Следуя логике подобных сентябрьских призывов, буржуазия должна была стать основной целью террора. Но происходит обратное: расстрелы буржуазии фактически игнорируются (скрываются) прессой. Среди 29 человек, расстрелянных в Псковской губернии в сентябре 1918 г., лишь двое принадлежат по происхождению к буржуазии[542]. За весь сентябрь 1918 г. в советской прессе встречается всего около 40 указаний на подобные расстрелы, в т. ч. 5 заложников из буржуазии в г. Сергачь[543], 6 купцов и местный мучной король в Тамбовской губернии[544], 2 перекупщика чая в Москве[545] и 3 управляющих фабрикой в г. Поворино[546].

В основном террор коснулся буржуазии в виде мер изоляции: концлагерей и заложничества, а также в виде многочисленных контрибуций, налогов и других денежно-товарных поборов.

Политика красного террора распространилась также и на другие категории населения, в т. ч. интеллигенцию (профессура, студенты, фельдшеры, учителя) и на священнослужителей. Процентное выявление этих категорий затруднительно, ввиду того, что в советской печати подобные данные чаще всего опускались, либо фигурировали под расплывчатым понятием белогвардейца и контрреволюционера. С.П. Мельгунов за весь 1918 г. среди учтенных им расстрелянных смог выделить лишь 22 представителя буржуазии и 19 священнослужителей. Цифры, относящиеся к интеллигенции, у него значительно выше (1286 человек), но сюда включены как офицеры, так и жандармские чины[547]. Пожалуй, это единственный случай, когда у С.П. Мельгунова цифры жертв красного террора вынужденно занижены. При просмотре периодической печати за 1918 г. уже в сентябре можно обнаружить полуторакратное превышение итоговых годовых подсчетов Мельгунова. Священнослужителей, по газетным данным ЧК, расстреляно в сентябре — 44 (по итогам года — 83), студентов — 7, учителей — 4, докторов — 8. Безусловно, эти данные являются лишь опубликованным минимумом.

Коснулся террор отчасти и рабочего класса, и хотя в «Еженедельнике ЧК» утверждалось, что террор не затронул рабочих и крестьян, вряд ли это полностью соответствует истине[548]. Среди расстрелянных процент рабочих действительно крайне незначительный, но наличие заложников-рабочих несомненно. В числе заложников, освобожденных по амнистии 6 ноября 1918 г., были как крестьяне, так и рабочие. Наличие рабочих становится объяснимым, учитывая, что меньшевики и частично другие партии имели на них определенное влияние. В первую очередь это касалось рабочей аристократии: лекальщиков, телеграфистов, железнодорожников и т. д. На заседании Петросовета 24 сентября 1918 г. Г.Е. Зиновьев указывал: «Если за этими бандитами идут группы рабочих — у нас нет другого средства, кроме как объявить борьбу не на живот, а на смерть, и тем, которые идут за ними, у нас нет другого выхода»[549]. Отдельные представители пролетариата, помимо заслуживающих эту меру наказания за служебные преступления, были приговорены к высшей мере наказания в Москве и других городах, а еще большее количество сидело по тюрьмам ЧК[550]. Таким образом, надо признать, что красный террор, хоть и в несравнимо меньшей степени, но все же затронул рабочий класс.

В еще большей мере это касалось крестьянства. Для осени 1918 г. характерны жесткие подавления крестьянских выступлений. Массовые аресты и расстрелы крестьян-мятежников имели место по всей России, в т. ч. газетами фиксировались случаи расстрелов заложников из числа кулаков[551]. Одновременно на селе проходят расстрелы помещиков. Так, в Смоленске расстреляли 34 крупных помещиков[552]. В целом на селе карательная политика была направлена против тех же социально опасных для советской власти слоев населения, что и в городе: буржуазии, торговцев, священнослужителей, а также крупных и средних землевладельцев.