Читать книгу "Фицджеральд - Александр Ливергант"

Вот Скотт очень достоверно изобразил себя в образе исписавшегося («Если он уже исписался — значит, исписался, и ничего не поделаешь») литератора Финнегана («Спонсоры Финнегана»). Финнеган умудрился, засмотревшись на девиц, прыгавших в воду с пятнадцатифутовой вышки, вывихнуть в падении плечо, Скотт, увы, в этой же ситуации вывихом не отделался; сломал ключицу. Финнеган, как и Скотт, — перфекционист, он «добивается безупречной гладкости стиля и предельно отточенной игры ума», однако его звезда, как и звезда Скопа, вспыхнув «сразу и ярко после первой же публикации», вскоре закатилась. Вот Скотт со своим принстонским приятелем Портером Гиллеспи фигурирует в рассказе «Первое мая» в потешных ролях мистера Входа и мистера Выхода. Вот Зельда, загримированная под жену Билла Мак-Чесни, часами занимается у балетного станка. Вот Скотт вместе с Зельдой на пароходе по пути в Европу: Адриана и Еву из «Бурного рейса» он, конечно же, писал с себя и со своей молодой жены. А вот Фицджеральд перевоплотился в служащего страховой компании Джорджа О’Келли из рассказа «Самое разумное»; невеста О’Келли — в точности как Зельда в 1919 году — разрывает с ним помолвку. Очень может быть, текст телеграммы Джорджа своей взбалмошной невесте почти дословно совпадает с телеграммой, одной из сотен, которыми Скотт, отчаявшись, забрасывал Зельду в Монтгомери: «Огорчен письмом ты потеряла мужество как ты можешь думать разрыве глупенькая успокойся поженимся немедленно уверен проживем». А как не узнать Фицджеральда в образе Чарли Уэйльса («Опять Вавилон»)? Обстоятельства не тождественны, но очень схожи. У Уэйльса жена покоится на вермонтском кладбище, у Скотта лежит в психиатрической больнице. И у Уэйльса, и у Скотта дочь растет вдали от отца, и тоже в Париже. Уэйльс приезжает проведать дочь из Праги, Скотт — из Лозанны, где живет, пока Зельда лечится в швейцарской клинике. И Уэйльс, и Скотт — не враги бутылки, спивались оба, Уэйльс, правда, завязал — но надолго ли? Поклонники обворожительных южанок Эйли Кэлхун и Салли Кэрролл очень напоминают старшего лейтенанта Скотта Фицджеральда, увивавшегося летом 1918 года за егозой Зельдой Сэйр на танцах в офицерском клубе. И, наконец, в рассказе «Сумасшедшее воскресенье» Фицджеральд наделил своей биографией и своим характером голливудского сценариста Джоэла Коулза. Коулз, как и Скотт, сочиняет сценарии и, как и Скотт, напившись, устраивает в доме всесильного продюсера импровизированный концерт.

Есть, однако, между Джоэлом и Скоттом разница. В доме Майлза Колмэна концерт Джоэла, против ожиданий, пришелся гостям по вкусу. Чего никак не скажешь про импровизацию подвыпившего Фицджеральда в особняке голливудского магната Ирвинга Тальберга. Фицджеральда, осваивавшего — не от хорошей жизни — новую для себя профессию — сценариста.

Глава пятнадцатая

ТРЕТИЙ АКТ И ЭПИЛОГ

«Жизнь американца, — замечает Фицджеральд в „Записных книжках“, — это пьеса, в которой второго акта не бывает». В жизни Фицджеральда был не один, а целых три акта, да еще эпилог. Так, во всяком случае, полагал Мальколм Каули, назвав свои воспоминания о писателе, написанные спустя пять лет после его смерти, «Третий акт и эпилог». Первыми двумя актами, по Каули, были «Великий Гэтсби» и «Ночь нежна». Третьим — Голливуд. Эпилогом — недописанный роман «Последний магнат».

В главе «Забудь свою личную трагедию» мы привели письмо Фицджеральда Перкинсу, где Скотт пишет, что если роман «Ночь нежна» будет иметь успех, то он останется романистом. Теперь, когда мы уже знаем, что ни славы, ни денег роман ему не принес, приведем цитату из письма Перкинсу полностью: «Если новый роман принесет мне славу и деньги, то я останусь романистом. Если нет — вернусь в Америку, поеду в Голливуд и овладею ремеслом киношника».

Ремеслом киношника он овладел — во всяком случае, приехав в Голливуд летом 1937 года и подписав контракт с «МГМ», взялся за дело всерьез. Читал и разбирал чужие сценарии, в том числе и те, что «легли на полку», вел картотеку киносюжетов, смотрел старые фильмы, бывал на съемках, штудировал пособия о том, как пишутся сценарии, одним словом, добросовестно осваивал новую профессию. И был преисполнен энтузиазма. «Мне здесь нравится, — пишет он по приезде в Лос-Анджелес Гарольду Оберу — бессменный литературный агент, собственно, его в Голливуд и сосватал. — Работа доставляет удовольствие, если ее освоить… Можно рассчитывать на эту работу до конца жизни, но нам, голливудским писакам, придется здорово попотеть». Тут он не ошибся, попотеть пришлось, но было ради чего: профессия сценариста сулила славу — в случае, правда, если, доказав свою востребованность, попадешь в начальные титры фильмов. А также — деньги, и немалые, Фицджеральд же погряз в долгах: только Скрибнеру, Перкинсу и Оберу он должен был в конце 1936 года больше 40 тысяч. А ведь еще надо было регулярно платить за частную школу, где училась дочь, за частную клинику, где лечилась жена.

И новую профессию он освоил — вот только Голливуд, этот «гигантский производитель грошовых грез и страстей», против ожидания, не раскрыл ему объятий. Не то что в первый раз, когда Фицджеральд ровно десять лет назад, в 1927 году, впервые приехал в Голливуд по приглашению «Юнайтед артистс» писать сценарий для звезды Констанс Талмидж. Тогда их с Зельдой носили на руках, они жили не где-нибудь, а в «Амбассадоре», Зельда брала (уже тогда) уроки танцев, ходила по гадалкам, вызывала восторг местной элиты, являясь на вечеринки в ночной рубашке или в пижаме. Скотт же, с присущим ему простодушием и самовлюбленностью, не сомневался, что в «Юнайтед артистс» его считают волшебником слова, что он будет купаться в лучах славы и, вдобавок, хорошо заработает. Не произошло ни того ни другого: его сценарий был отвергнут, обещанный гонорар с 25 тысяч сжался до аванса в три с половиной, — и уже тогда возникла обида: «меня не ценят, не отдают должного моей известности, моему таланту».

Не отдает Голливуд должного его известности и таланту и в октябре 1931 года, когда Фицджеральд всего на несколько недель отправляется уже без заболевшей Зельды в кинематографическую столицу Америки — попытать счастье во второй раз. И вновь безуспешно: написанный им для «МГМ» сценарий «Рыжеволосая» по роману Кэтрин Браш также ложится на полку. На этот раз Фицджеральд возложил вину на режиссера Марселя де Сано и дал себе зарок больше с Голливудом дела не иметь. «Разочарование и отвращение», как он заметил в одном из писем, выразились в написанном по возвращении рассказе «Сумасшедшее воскресенье», о котором уже шла речь. В этой издевательской и, одновременно, грустной зарисовке кинематографических нравов выведен, во-первых, Голливуд с его подсиживаниями, «состязаниями в изобретательности и остроумии в студийных кабинетах», с его «презрением сплоченной общины к чужаку», с его неиссякаемым рабочим ритмом и вечерними парадами перед Голливудским театром. И, во-вторых, — всемогущий продюсер Ирвинг Тальберг, тот самый, в чьем доме с не совсем удачным импровизированным концертом выступил Скотт. Этот маленький, тщедушный юнец с железной волей, который совсем недавно начинал как скромный секретарь президента «Юниверсал пикчерс» Карла Люммеля и в мгновение ока в свои 20 лет вырос до главы студии «МГМ», со временем перекочует на страницы последнего романа Скотта. К разочарованию и отвращению примешивалась тогда еще и жажда реванша; человек азартный, Скотт надеется, что в третий раз ему повезет больше: «У меня за спиной две неудачи, и ни одной по моей вине. За двумя неудачными попытками должна же последовать удачная».