Читать книгу "Двенадцать раз про любовь - Моник Швиттер"

– Значит, ночью он был один! – настаивала бабушка.

– Нет, бабуля, нет, я не могу этого понять и не могу простить.

– Тогда отпусти его, если сможешь.

В ее словах слышалось сомнение. Как она была права. Мы вскоре расстались с Петром, но я до сих пор его не отпустила; наверное, все дело в том, что он видел, как ты умирал, он слышал твой последний вздох, твой последний крик, твой последний хрип. Ты ведь умер не ночью, когда Петр был у Катрин или она у него, нет, ты умер ясным, солнечным, весенним утром, в субботу, двадцать лет назад. Я не могу отпустить Петра, потому что не хочу отпускать тебя. Потому что не хочу, чтобы ты уходил.

«Эй, вы, сволочи, вы подойдете или нет? Я умираю!» Не думаю, что ты имел в виду нас. Но мы с Петром были здесь, мы слышали твои крики. Мирно почил в кругу семьи? Как бы не так. Твоя смерть была чудовищной. Ты еще не созрел, ты был не согласен, ты был не готов! Ты боролся, ты рычал, ты кричал и плакал. А я держала тебя и кричала я люблю тебя, на диалекте, хотя в нашем диалекте нет этих слов, есть только ты мне нравишься, а я люблю тебя – нет, и с тех пор я отказалась от него, от этого убогого, скудного диалекта. С тех пор я говорю на литературном немецком, у этого языка нет родины, но он повсюду как дома, он не тревожит тебя и не ласкает, зато у него ясные границы и ясные возможности, он невнимателен к деталям, равнодушен к нюансам, но в целом вполне годится и на многое способен.

Мы не разговаривали о том, чего бы тебе хотелось после того, как все закончится. Мне было страшно. А вот старший брат не боялся говорить об этом. И ты якобы сказал ему, что всякая капля воды однажды совершает путешествие вокруг земли, поэтому твой прах следует развеять над озером, над нашим озером (которое вообще-то – река), чтобы оттуда началось твое путешествие. Вокруг света.

У меня с собой две карточки: фотография сыновей в ванной и открытка со святым Христофором, покровителем путешественников; ее мне подарил Петр, двадцать один год назад, в наш первый совместный канун Нового года, в Мистайле, когда мы наконец добрались до места, – я тогда шла в одних носках (одолженные сапоги безбожно жали, идти в них было невозможно), поэтому ноги у меня страшно замерзли, так что и без сапог идти не получалось. Снег валил валом, и мы заблудились. В конце концов мы все-таки добрались до церкви в Мистайле, и нам так хотелось присесть на переднюю скамью, снять обувь, посмотреть на огромного семиметрового Христофора и подождать, пока согреются ступни и можно будет отправиться в обратный путь. Но в этот последний вечер года церковь была закрыта.

Когда мне подарили эту открытку, ты еще жил. Ты уже прошел химиотерапию и надеялся на лучшее. «Просто так не умирают», – говорил ты. Это был твой последний Новый год. Я таскаю с собой эту открытку с начала года, который уже близится к своему концу, с того самого январского вечера, когда забила в поисковик имя Петра и узнала, что его тоже больше нет в живых. Что он разбился насмерть. Упал в пустоту, в снегопад. Получается, что вот уже почти год я ношу с собой Христофора. И довезла его сюда. А ведь обычно все наоборот, обычно это Христофор тебя несет.

Легенда гласит, что он был великаном. Наводил страх на всех, кто его видел. В православии его часто изображают с головой собаки. Мне это по душе, хотя здесь имела место переводческая ошибка: вместо canaaneus (ханаанский) прочитали caninus (собачий). А вот в чем царит единодушие, так это в том, что Христофор служил Господу как паромщик без парома. Он и судно, он и пристань, он переносит путешественников на своих богатырских плечах по глубоким бурлящим водам на другой берег. С ним надежно. Обычно его рисуют с длинным посохом и ребенком Христом на плечах, но редко в воде – ведь тогда в лучшем случае видны плечи и голова (возможно, еще поднятая рука, которой он придерживает ребенка), то есть он получается как бы без туловища. Вид его ужасен, но при этом, как рассказывал мне Петр, он защищает от смерти, и поэтому Христофора всегда хотели изобразить во всем его великолепии, во весь рост, чтобы он в полную силу исполнял свое предназначение – прогонять смерть, вытеснять ее в потусторонний мир, следить за тем, чтобы она никого не схватила. Во всяком случае, никого, кто находится под защитой Христофора. Путешествие с ним никогда не ведет к смерти. Путешествовать с ним – значит остаться в живых.

Петр был очень высоким, и мне нетрудно представить его с головой моей собаки. Так он и стоит у меня перед глазами. Уже изрядно поседевший, остроносая морда направлена в небо. Необычно длинный торс, исключительно прямая, кажущаяся почти застывшей спина, словно из тысячи позвонков, очень покатые плечи, на первый взгляд даже не верится, что на таких можно кого-нибудь удержать. Даже ребенка, а уж тем более Христа, который как-никак несет с собой все тяготы мира.

Я представляю себе, как на покатых плечах псоглавого Петра-Христофора сидит мой маленький малыш, у него твои глаза, твои круглые голубые глаза. Мысленно приближаю картинку, так что в конце концов видны только глаза, они неотрывно смотрят на меня – спокойно, умно, внимательно. Я не вижу ничего, только эти глаза. Твои глаза. Пусть они завладеют мной и заберут с собой.

Это была не река, а горный ручей; человека, который тебя нес, звали Тони. Наш лыжный инструктор. Я плохо каталась на лыжах, ты – хорошо. И тем не менее каждый год мы оказывались в одном классе. Из года в год ничего не менялось, только куртки и шапки. Ты впереди, я – за тобой. На других мне было плевать. Включая Тони. Я цеплялась за тебя, как за локомотив. Не видела ничего – только твои следы, не хотела ничего – только попасть в твой след. «Спуститься можно всегда, – говорил Тони, – вопрос только в том как». Пусть его говорит. Меня это не касалось, я-то знала, как я спущусь – твоим прицепчиком. Каждый год в течение недели нас учили кататься на лыжах, и каждый раз в первые дни Тони пытался меня чему-нибудь научить, но самое позднее к среде он бросал это безнадежное дело и уже не замечал меня, разговаривал только с тобой, и меня это устраивало, я не ощущала себя лишней, все в порядке. А каково было тебе? С каждым годом ты чувствовал себя все более неловко. Я видела это, но ты меня не отцеплял, и я оставалась с тобой. В пятницу Тони объявлял: «Настоящим лыжникам подъемник не нужен, они ходят пешком». К этому мы были готовы. Пятница – походный день, в пятницу мы поднимались на гору пешком, один за другим, лыжи – на правом плече, палки для опоры – в левой руке. Тони – первый, ты – второй, я за тобой, уставившись тебе в затылок. Наверху Тони пускает по кругу термос, мятный чай – горячий и сладкий: «Давай-давай, каждому по три глотка, не балуемся!» Тони семь раз считает до трех, в термосе пусто, «поехали!». Ты вспахиваешь склон широкими виражами, весенний снег тяжелый и влажный, я за тобой по пятам, ты разгоняешься, едешь все быстрее и быстрее, только тебя и видели, я за тобой, и тут ты падаешь. Просто чудо, что в этот решающий момент я не еду вслед за тобой, а резко сворачиваю влево и поэтому, к счастью, в тебя не врезаюсь. Ты упал на живот, тебя тащит вниз, крепления не расстегнулись, громоздкие лыжи пристали к твоим ступням, втыкаются в снег, встают вертикально, выворачивают тебе ноги. Когда все закончилось, ты не мог встать и не мог идти.