Читать книгу "Money. Неофициальная биография денег - Феликс Мартин"

Мудрый правитель сводит все эти трудности к минимуму. Королю сподручнее бороться с ними, нежели совету, который, прежде чем проголосовать и принять решение даже по самой неотложной проблеме, тратит время на бесконечные споры… Король же действует сам по себе, он принимает во внимание только собственный взгляд на проблему; он может выделять королевству кредит, потому что только ему доверяют не только подданные, но даже и иностранцы.

Это старая и хорошо известная ловушка: убеждение, что только сильная рука одного-единственного человека способна установить справедливость в политике и доверие в финансовой сфере. В реальности, как показали события, свидетелем ряда которых был и сам Ло, все обстояло прямо противоположным образом. Со временем его мнение о том, что «короли всегда были и всегда будут способны платить по долгам», станет столь же диковинным и устарелым, сколь и сама идея абсолютной монархии.

Зато Солон, стоявший у истоков концепции денежного стандарта, нашел способ ее реализации. Определить, что справедливо, а что нет, можно только через механизм компромисса, составляющий основу демократической политики; выдержать проверку временем способны только обещания демократических правительств. В этом заключался секрет тонкой регулировки стандарта, позволяющий воспользоваться всеми преимуществами денег, защитившись при этом от их недостатков. В племенном обществе Греции периода Темных веков существовало понимание того, что все люди равны. Эта идея способствовала рождению другой – об универсальном стандарте ценности. В свою очередь, сочетание последней с восточным изобретением – бухгалтерским учетом – и научной революцией, полностью изменившей мировоззрение древних греков, и привело к возникновению денег. Вместе с тем древние греки с самого начала с подозрением относились к тому, что им сулили деньги, и первый же опыт существования монетарного общества подтверждал эти их опасения. Неизбежное противоречие, заключенное в деньгах – обещание, с одной стороны, свободы, а с другой – стабильности, – грозило погубить полис, едва открывший для себя все прелести просвещения. Солон нашел решение этой проблемы. Исходный стандарт экономической ценности, позволяющий деньгам служить средством организации не какого-то одного типа торговли или одной части бюрократического аппарата, а экономики и социальной жизни в целом, базируется на следующей политической посылке: все члены племени имеют равную социальную ценность. В то же время природа денег такова, что они делают возможной социальную мобильность и способствуют накоплению богатства и власти над окружающими. Любой жестко зафиксированный стандарт денежной ценности, таким образом, рано или поздно устаревает, и это устаревание грозит серьезными проблемами, ведь именно оно является причиной гражданских распрей. Государство должно принимать необходимые меры, чтобы гарантировать такую структуру финансовых обязательств, которая соответствует тому, что общество считает справедливым. Только политическая деятельность – в демократическом обществе, подверженном постоянным изменениям, – способна обеспечить создание подобного эволюционирующего стандарта. И только закон – принятый в результате обсуждения и формально зафиксированный – может воплотить этот стандарт в реальность.

Подобная стратегия использования потенциала денег сегодня так же важна, как и две с половиной тысячи лет тому назад. Однако традиция скепсиса в современной экономической мысли практически отсутствует – ей на смену пришли современное понимание денег и новая экономика, созданная на основе этого понимания. Мы уже видели, что подобное игнорирование скептического подхода чревато серьезными моральными проблемами. Наиболее красноречивый их симптом в мире, только-только выбравшемся из финансового кризиса, проявляется в первую очередь как ошибки экономической политики. Поэтому далее мы рассмотрим, какие практические выводы следуют в современном мире из общепринятого понимания денег.

12

Свадьба без жениха: как экономика забыла о деньгах…

Вопрос королевы

5 ноября 2008 года королева Елизавета II официально открыла новое отделение Лондонской школы экономики, старейшего в отрасли учебного заведения мира. После экскурсии по впечатляющему зданию (постройка которого, кстати, обошлась в 71 миллион фунтов стерлингов) королева встретилась с преподавателями школы. Формат церемонии был оговорен за несколько месяцев до визита, но, когда до назначенной даты оставалось семь недель, ведущий американский банк Lehman Brothers объявил о своем банкротстве, положив начало глобальному экономическому кризису, беспрецедентному по масштабам и негативным последствиям. Случай выглядел слишком удачным, чтобы им не воспользоваться, и королева задала собравшимся аристократам мировой экономической мысли очевидный вопрос: почему никто из них не смог предсказать этот кризис?

Вопрос бил не в бровь, а в глаз. Пресса активно тиражировала реплику королевы. Как так получилось, что все эти блестящие экономисты и получающие огромные зарплаты банкиры, со всеми своими изощренными теориями и компьютеризированными моделями, не смогли увидеть приближение катастрофы, сущность которой была неотделима от сущности всей экономической модели? Британская академия созвала конференцию с целью выработать ответ на этот вопрос, который и был направлен королеве в июле 2009 года. Он включал перечисление широко известных проблем, таких как глобальный макроэкономический дисбаланс, недостаточное управление банковскими рисками, излишний общий оптимизм, вызванный долгим периодом низкой инфляции, и слабое регулирование финансовой деятельности. Авторы отчета признавали, что ни одна из заинтересованных сторон не думала о том, что их деятельность может привести к финансовому катаклизму. Отвечая на вопрос королевы, они называли одну главную причину происшедшего: никто из крупных игроков не сумел взглянуть на ситуацию достаточно широко. «Подводя итоги, ваше величество, – писали представители Академии, – можно сказать, что при всем множестве причин, объясняющих неспособность предсказать наступление кризиса, главная из них сводится к тому, что самые блестящие умы как в нашей стране, так и за рубежом не смогли правильно оценить риски, грозившие системе в целом». Диагноз, поставленный Британской академией, гласил: «Каждый из участников процесса занимался своим делом, не выходя за рамки допустимого, но никто не дал себе труда посмотреть на всю картину целиком; индивидуальные риски не производили впечатления чрезмерных, но угроза всей системе как таковой оказалась огромной».

Мы не знаем реакции королевы на эти объяснения, но можем предположить, что они не удовлетворили бы Комитет по надзору и правительственной реформе палаты представителей, который за день до визита королевы в Лондонскую школу экономики собрался уже в четвертый раз, чтобы обсудить проблему кризиса. Вывод, что никому не удалось увидеть всю картину целиком, вряд ли показался бы ему исчерпывающим. Разве не предполагается, что задача макроэкономистов, глав центробанков и прочих регуляторов финансовой деятельности как раз и состоит в том, чтобы видеть всю картину целиком? Поэтому не приходится удивляться тому, что комитет вызвал для беседы Алана Гринспена – человека, дольше всех остальных занимавшего пост председателя Совета управляющих Федеральной резервной системы США, одного из самых влиятельных в мире экономистов, чья деятельность на протяжении двух десятков лет (вплоть до кризиса) в значительной мере формировала экономическую политику США, а опосредованно – и экономику всей планеты. В отличие от британских академиков Гринспен не стал перекладывать вину на чужие плечи. Он сообщил, что видел своей задачей понимание того, как в целом работает экономика. Проблема заключалась в том, как он с заслуживающей уважения честностью признался, что это понимание оказалось неправильным: «К своему глубокому огорчению, я обнаружил изъян. Изъян в модели, которую рассматривал как ключевой механизм, задававший тон функционированию мировой экономики». Что же это был за изъян и каким образом он смог внедриться в принимавшиеся мистером Гринспеном решения? Вот вопрос на триллион долларов. Экономика – наука немолодая. Центробанки – изобретение не новое. Как самая влиятельная в последние 200 лет общественная дисциплина смогла допустить столь катастрофическую ошибку? Третьим свой вердикт в апреле 2011 года вынес Лоуренс Саммерс – недавно вышедший в отставку директор Национального экономического совета, бывший шеф-экономист Всемирного банка и один из ведущих экономистов Соединенных Штатов. На конференции в Бреттон-Вудсе ему задали вопрос: считает ли он, что кризис показал, насколько плохо сторонники ортодоксальной макроэкономики и финансовой теории понимают реальное положение дел в экономике, и Саммерс сделал невероятное признание. В сложившихся условиях, объяснил он, вся гигантская структура ортодоксальной экономической теории, выстраивавшаяся со времен Второй мировой войны, оказалась практически бесполезной. Она не смогла объяснить, почему экономика посыпалась и что нужно делать, чтобы остановить ее падение. Впрочем, отметил Саммерс, существуют и другие, гораздо менее известные направления экономической мысли. Именно с ними и были связаны его надежды. В конце 2008-го – начале 2009 года, когда американская экономика балансировала на краю пропасти, Саммерс предложил Белому дому в качестве своего рода гуру трех экономистов: Уолтера Бэджета, Хаймана Мински и Чарльза Киндлбергера. Все трое, по словам Саммерса, не входят в мейнстрим ортодоксальной экономической мысли, кроме того, современными мыслителями их можно назвать с некоторой натяжкой. Теорию скончавшегося в 1996 году Хаймана Мински относительно функционирования монетарной экономики отвергло большинство экономистов. Чарльз Киндлбергер занимался историей экономики – дисциплиной, по мнению большинства, достойной значительно меньшего уважения по сравнению с экономической теорией, – и самая известная его работа была опубликована в 1978 году. Уолтер Бэджет, которого сегодня вообще относят к экономистам с изрядной долей условности, работал финансовым журналистом; он умер в 1877 году, а основные свои работы публиковал начиная с 1873 года. Однако в условиях бушующего кризиса Саммерс, стремясь разобраться в его финансовых причинах, обратился к трудам именно этих малоизвестных и непопулярных мыслителей. Что касается экономической политики в среднесрочной перспективе, то здесь на помощь могли бы прийти идеи Кейнса. Хотя исследования современных макроэкономистов «не оказывали существенного влияния на процесс принятия решений, – заявил Саммерс, – я в значительной мере находился под воздействием базовой системы взглядов Кейнса».