Читать книгу "Останется при мне - Уоллес Стегнер"

Это племя, поразившее нас величиной и энергией, столь же сильно поразило нас своей учтивостью. С радостным энтузиазмом эти люди впустили нас в свой круг. Профессора, дипломаты, редакторы, чиновники, брокеры, миссионеры, биологи, учащиеся – они много где побывали по всему свету, но не было места, которое они любили бы так, как Баттел-Понд. Их лояльность была не национальной, не региональной, не политической, не религиозной; она была племенной.

Над этим племенем матриархально властвовала тетя Эмили. Дочери и сыновья никогда его не покидали, зятья и невестки абсорбировались, натурализовались и отлучались от всего, чему в прошлом были привержены. Дети включались сразу же по рождении, вдовы получали полноценное членство на всю жизнь. Салли и я – тоже, как будто связаны с кланом узами супружества.

Мы постарались оставить Висконсин и тамошнюю неудачу позади и выкинуть из головы заботы о будущем. Когда нас спрашивали, чем мы занимаемся, мы отвечали, что я пишу очередную книгу. Очередную. Сколько самораздувания в этой фразе! Благодаря ей будущее выглядело не сомнительным и пугающим, а возможным и даже, после небольшой необходимой отсрочки, гарантированным.

Мне трудновато сейчас узнать в этой наивной, полной надежд паре себя и Салли. На чем могла основывать Салли свою веру в меня? На чем я мог основывать свою веру в себя? Почему все эти Эллисы и Ланги, вплоть до самой дальней родни, приняли нас, не оспаривая назначенную цену – точнее, цену, которую нам назначили Сид и Чарити?

Мне кажется, я знаю. Для них мы были не таким уж необычным явлением: мы были молодой парой, только начавшей путь наверх. Клан ожидал от молодых некоторой светской привлекательности и одаренности в той или иной сфере. Он породил так много разновидностей таланта и так много ярких примеров, что посредственность удивила бы больше, чем дарование. И этим людям скорее нравилось то, что мы, как Лайл Листер, явились ниоткуда. Мы подтверждали их трансценденталистскую веру, говорившую, что крыша сверхдуши[55] равно протекает на всех.

Не исключено также, что до некоторой степени я был для них, как для самого себя, Золушкой. Сколь бы ни была холодна зола и сколь бы ни были тягостны домашние труды, я жил верой в грядущий день, когда хрустальная туфелька придется мне впору, верой в то, что фея-крестная подъедет ко мне, когда надо, в своей карете-тыкве.

Ей даже не нужно было никуда подъезжать. Она прямо там и жила. Престолонаследие обеспечивало ей грядущий статус матриархальной правительницы, но она уже привыкла устраивать дела всех и каждого, просили ее об этом или нет. Обдумывая, помимо всякого разного, чего всегда было немало на повестке дня, наше будущее в пресловутые утренние полчаса “созидательного фантазирования”, Чарити пускала в ход и воображение, и практическую сметку.

Ее метод состоял в использовании того, о чем Салли и я, ничтожные невежды, дотоле не имели понятия: связей. Особые надежды ей внушал дядя Ричард, который, приехав из Бостона на уикенд, был приглашен ужинать вместе с тетей Эмили и Джорджем Барнуэллом.

Ему заранее намекнули, чтобы он спросил про мою книгу, и он, проявляя учтивость, так и сделал. Поинтересовался, есть ли у меня машинописная копия, которую он мог бы прочитать. Я ответил, что почел бы за честь, но ведь роман публикует не его издательство, а “Харкорт, Брейс и компания” – не потратит ли он время зря? Его брови пошли вверх. Зря? Ему нравится читать хорошие книги, притом у него масса возможностей читать плохие, а Чарити заверила его, что моя книга хорошая. Так есть ли у меня экземпляр? Есть. У меня, кроме того, были гранки – как раз пришли накануне. Отлично. Нельзя ли будет взять их у меня на день, пока я еще не отослал их обратно?

Очень лестно. У него были брови эрдельтерьера и продолговатое вышколенное лицо, приводящее на ум лошадь на параде, и когда он смотрел прямо на тебя – а так по большей части и было, – видно было, что глаза у него карие и буравящие, как у тети Эмили. Он сказал, что, насколько ему известно, я работаю над вторым романом. Как он подвигается? Я ответил, что медленно и с трудом. Хорошо, сказал он. Трудно пишется – легко читается.

К окну, выходящему к нам на веранду, подошла кухарка и сказала Чарити, что ужин готов. Чарити встала и погнала всех внутрь:

– У нас суфле со шпинатом, оно не может ждать!

Чарити даже рассадила нас с умыслом, как сказала мне потом Салли: она рядом с дядей Ричардом, чтобы его размягчить, а я напротив него, по правую руку от Чарити, – самое удобное место, чтобы у меня с ним завязался разговор. Как я мог бы ожидать, будь я таким проницательным, какими, считается, должны быть писатели, Сид нарочно “вспугнул зайца” в расчете на то, что дядя Ричард пустится вдогонку. Он вызвал дядю Ричарда на разговор о его новом бестселлере – о любовном романе, которым обзавелись все платные библиотеки при аптеках.

– Не предали ли вы нас? – спросил его Сид. – Не обманули ли за горсть серебра ожиданий всех тех читателей, что рассчитывали получать от “Финикс букс” только качественные книги? Я купил книжку, потому что верил в вас. Это сахарная вата.

Дядя Ричард опустил продолговатую голову и посмотрел на Сида через верхние половинки своих бифокальных очков.

– И вы тоже?

– Наверняка можно было выискать что-нибудь получше. За год пишутся сотни хороших книг, которых вообще не публикуют.

– Покажите мне, где они, и я сделаю вас первым богачом на свете, – сказал дядя Ричард.

– Не может не быть лучших книг, чем эта. Странно, что вы не оставили ее какому-нибудь издательству, публикующему популярную макулатуру. Увидеть ее среди ваших публикаций – все равно что обнаружить в “Атлантик мансли” какую-нибудь душещипательную женскую исповедь в духе журнала “Тру конфешнз”.

Дядя Ричард, держа нож и вилку на английский манер, ответил не сразу. Издательская деятельность, заметил он, это не благотворительность. Он перечислил шесть книг, предназначенных к выходу осенью, которых не смог бы напечатать, если бы нельзя было рассчитывать на доходы от этого романа, не заслуживающего, по мнению Сида, публикации.

Компания за столом собралась образованная, и все начали ругать массовые вкусы. Продается, похоже, только пошлое чтиво. Существует ли рынок для настоящих, серьезных, умных, хорошо написанных книг? Должен же он быть. Можно ли рассчитывать, что хорошая книга найдет свой круг читателей – пусть небольшой, но достаточный, чтобы оправдать публикацию экономически?

– Иногда, – ответил дядя Ричард.

– Сколько экземпляров такой книги обычно удается продать?

Дядя Ричард сделал грациозный уклончивый жест рукой.

– Сколько нужно продать, чтобы издательство возместило расходы?

– Зависит от объема и цены. Для романа в среднем три с половиной тысячи.

– И вы хотите сказать, что даже на эту цифру трудно выйти?