Читать книгу "Искальщик - Маргарита Хемлин"

Да.

Погребному оказалось неважно, что куда посыпалось. А важно ему оказалось меня припечатать.

Для этого Погребной аж сам лично подскочил – вроде горки. Вскинулся, только что на меня не прыгнул.

– Шо ты, падло, мне тут варнякаешь? Шо ты мне тут угрозы строишь? Голову мне забить хочешь? Шо ты, шмаркач, можешь мне – мне! – языком своим объяснить? Это я тебе щас объясню! Ты сюда приперся, шоб цацки выкрасть! Розе люди приносили – за ее заступничество. Они несли, а она принимала, шоб не обидеть. Роза мне сама рассказала. Другая б утаила, а Роза – нет! А ты про золото вынюхал! Роза – она ж была перед всеми открытая! Еще хотела отдать на доброе дело… А тебе б захапать! Это ж ясно! А тут я – жду, дожидаюся, пока до тебя дойдет про смерть Розы. Тебе ж не Роза дорогая, а ее цацки! И Роза тебе цену правильно называла! И я щас называю – копейка! Копейчи́на – и того много! Грошик ломаный – на твою покупку это уже будет много! Роза меня давно просила, шоб я ее в нужный момент от тебя защитил. Так и говорила: “Очень прошу, когда надо будет, ты меня защити!” От тебя, гада, просила защитить! Роза прямо плакала, шо ты пристал банным листом! Ты ж за Розой хвостом ходил! “Розалия Семеновна! Помогите то, помогите это! Я ж сирота, я ж босый, я ж голый…” Пользовался! А Роза тебе и то, и это! И с Раклом этим, контрой, ты ж к Розе заявился! И Роза собой рискнула! Сколько ж она переживала! Сколько ж она себя на людей потратила! А ты чем на нее потратился?

Я молчал. Потому что кто Погребной мне такой, чтоб перед ним открывать свои траты. Причем даже если б они и были.

Погребной несся по рельсам без остановки, и Коммуну проскочил бы. Будем откровенны, мое молчание его только разгоняло. Я это учел.

– Я Ракла в расход пустил ради Розы! Понимаешь ты такое дело?! Чтоб только Розу успокоить – убил гада… А ты?!

Что я…

Про ломаный грошик на свою покупку я, конечно, пропустил мимо. И про Розку – слезную заступницу тоже пропустил. Не спорить же с замороченным. А про прицельную самовольную стрельбу в Ракла не пропустил. Между прочим, Розка меня стрелять не просила… Может, не успела. Тогда б и посчитались, кто кого стрельнет…

Внутри Погребного пружина вроде совсем закончилась. А у меня, будем откровенны, пружина только сильней закрутилась. Я ж прямо в чистую воду смотрел, когда говорил про слова, которые сами выворачиваются. Что греха таить, я и про то, что никто не виноват, бовкнул. Но это отдельно.

Я решил, что мне надо в настоящую минуту смолчать. Как говорится, втянуть язык. У Погребного ж на все свое понимание. То есть такое, какое ему в разнообразные места вложила Розка.

Да…

Между прочим, кольцо с камушками не само ж до Розки прибежало. Бегало еще туда-сюда… Мое-то оно мое. Это если по совести и справедливости. А если по происхождению – оно ж шкловское. И остальное, что понятно, оттуда же, с шкловского клада. Я уже раньше вывел, что они сговорились. А теперь мне открылось на голой ладони такое: Шкловский Розке кусок клада, а Розка Шкловскому – вечный покой и хату.

А Лазарь вам дурной, а Лазарь и знать ничего про это не знает. Лазаря ж можно и ногами дубасить, и ногтями драть.

Да.

Вернусь.

Погребной совсем перестал меня видеть. И говорить перестал. А начал ногами сгребать рассыпанное, причем в общую кучу. Шарканет правой ногой – и постоит. Шарканет левой – опять постоит. Вроде по-хозяйски прикидывает, как бы так бы, чтоб получше замесить…

А потом повернулся и приказал вроде командира на расстреле:

– Сюда иди, зараза! Щас жрать будешь!

Конечно, я не сдвинулся.

Погребной широким шагом приблизился ко мне и пиханул в нужном ему направлении.

Я взял и упал. Рассчитал, что для Погребного это будет большая неожиданность. Он же наладился на свое. А тут я с своим. Падать мне было не больно – бушлат и прочая одежда. Главное – чтоб не на живот, чтоб не обнаружить оружие.

Значит, упал я сначала набок, потом на спину откинулся, распялил ноги и руки на всю широту. Лежу, притих насмерть.

Погребной сначала не поддался:

– Шо, Лазарь, ноги уже не держат?

От меня – только тишина.

– Отвечать!

И мне прямо в нос сивухой своей. Тьфу!

Потом рука Погребного трепанула меня по щеке.

Я вроде трошки очнулся.

– Голова-а-а-а-а…

То есть даю сигнал, что у меня получилось сильное ранение.

Погребной сказал:

– Не рыпайся! Я щас.

По шагам я понял, что Погребной двинулся с комнаты.

Между прочим, у меня уже родился смелый план заполучения кольца. То есть я уже падал – с планом.

Скажу прямо, я не собирался забирать лишнее. В ту минуту я мог хватануть и кольцо, и все. Но такой поступок не закончил бы историю, а наоборот. А мне дозарезу нужен был конец хоть в чем.

Погребной вернулся в комнату. Я не подал ни звука и тем более не шелохнулся.

Погребной подошел, сел возле меня прямо на пол и положил холодную мокрую тряпку на мой лоб.

– Ну от! Щас все будет!

Для порядка я вытерпел три секунды и вроде очнулся.

– А-а-а-а…

– И хорошо, Лазарь! Очухивайся уже! Хватить валяться!

В голосе Погребного услышалось человеческое. Для закрепления достигнутого я опять застонал, так-сяк вывернулся и встал на карачки. Погребной ответил на мои успехи смехом.

Без внимания на Погребного, как и положено тяжко раненому, который не сильно понимает себя и остальное, я на карачках трошки подвинулся. Сторонний не поймет, а я, между прочим, подвинулся к своей цели. Потом напоказ свалился боком на обсмоктанные бычки и на клад. Причем я еще в приближении хорошо рассмотрел, что там имелось. На столе в горке не рассмотрел, а тут рассмотрел. Четыре кольца – два гладких, два с камушками, причем сделанные на разный манер, три николашкиных червонца и три империала.

На это богатствичко вместе с папиросной мерзо́той и тарелочным крошевом я и гепнулся животом вверх. Дрыгаю руками и ногами, выгибаюсь, аж выкручиваюсь, пускаю слюну и закатываю бе́льки под самый лоб.

Я такое не по разу видел в больнице, при Рувиме. Падучая – страшное дело для того, кто пока не привычный. А в падучей же еще и штаны мочат. Я и это наметил для достижения своей цели. И намеченное выполнил. Некрасиво и для себя, и для наблюдающего человека. Только ж я сейчас не нанимался показывать красоту.

Погребной уже не смеялся.

Кинулся ко мне:

– Ты это шо надумал, хлопец? Ты шо, падучий?

Я продолжал то же самое, что уже начал. Особенно старался руками. Вроде барахтаюсь на воде, стремлюсь перевернуться на живот, а все напрасно. Это для Погребного – напрасно, а для себя с пользой. Получалось, что больной в забытьи разворошивал все, на чем лежал, вплоть до того, что рядом стояло или висело-свешивалось. Стул упал, а я его еще и ногой достал. Край скатерти захватил – кисточки шелковые зажал и на себя, на себя.