Читать книгу "Библия и меч. Англия и Палестина от бронзового века до Бальфура - Барбара Такман"

Англия поколения лорда Шефтсбери была почти так же пронизана Библией, как и Англия эпохи Кромвеля. Религиозный климат значительно потеплел с тех дней, когда Питт созывал кабинет министров по субботам или воскресеньям (Шефтсбери блюл шаббат так же строго, как любой ортодоксальный раввин.) На протяжении XVIII в. старое религиозное рвение лишь кое-где сохранялось среди нонконформистов-пуритан. После шока «атеистической» Великой французской революции оно вернулось в государственную церковь, согревая ее холодное сердце, наполняя новым благочестием самодовольство охоты на лис и за должностями. Это было то самое Евангелическое возрождение, которое начало охватывать имущие классы, которые, напуганные случившимся во Франции, спешили подлатать стены — как политические, так и духовные. Чтобы избежать ужасной дочери рационализма — революции, — они готовы были броситься в антиинтеллектуальные объятия евангелической церкви, пусть даже ее догмы требовали веры, добрых дел и готовности отказаться от критического осмысления. Снова вошли в моду посещение служб, проповеди и абсолютная вера в Библию. Тревельян цитирует отрывок из «Ежегодного регистра» за 1798 г.: «Чудом было для низших классов по всей Англии видеть, как подъезды к церквям заполняются каретами. Это новшество побудило простых сельских людей вопрошать, в чем дело».

Дело было в неопуританстве, и снова Англии пришлось задыхаться от переизбытка святости. Как и пуритане, евангелисты вызывали насмешки своим пылом, сознанием собственного предназначения, проповедями, соблюдением субботы и суеверным поклонением Библии. Один остроумец сказал про борьбу пуритан с королевской властью, что одна сторона ошибается, но идеалистична, а другая — права, но отвратительна, и мы склонны рассматривать евангелистов в сходном свете. Множество насмешек оставили пятно и на репутации лорда Шефтсбери, рупора партии евангелистов, а также признанного ее вождя среди мирян. Историкам экономики, марксистам и фабианцам больно признавать, что Билль о десятичасовом рабочем дне, основной закон о труде XIX в., пришел сверху, стал плодом личных чувств отдельно взятого аристократа, руководствующегося евангелиями, или что запрет на работорговлю был достигнут не в результате действия какого-то экономического «закона» убытков и прибыли, но исключительно благодаря новому гуманизму евангелистов. Но возьмите историка, не оседлавшего любимого экономического конька, и найдете, что, как Галеви, он приходит к выводу, что невозможно переоценить влияние евангелистов на их время. Да, следует признать, что они не были мыслителями, не были слишком уж интеллектуальными, изящными или элегантными, да, надо признать, что они, включая лорда Шефстбери, были в чем-то нелепы. Однако они были главной движущей силой в обществе ранневикторианской Англии, и их влияние продолжало сказываться еще долгое время после того, как расцвет их движения остался позади. Даже оппоненты религии в XIX в. были религиозны. На протяжении всей затяжной битвы между верой и наукой, между защитниками Библии как Откровения и открывателями Библии как истории, которые сотрясали Викторианскую эпоху, разделяя друзей и семьи так же безвозвратно, как и собственно гражданская война, обе стороны отличались равной серьезностью и высоконравственными целями, унаследованными от пуритан. Ни на той, ни на другой стороне не было места попустительству и лени.

В наши дни почти невозможно по достоинству оценить роль религии в политической, социальной и экономической истории. Мы на это не способны, поскольку сами не религиозны. Религия перестала быть неотъемлемой частью нашей жизни, в всяком случае в той мере, в какой она была до начала ХХ в. Но ХХ век — дитя XIX, и если в ХХ в. Англия предприняла восстановление Израиля в Палестине, то только потому, что век предыдущий был по большей части религиозно мотивированным. В качестве четырех популярных героев века Тревельян выбрал самого Шефтсбери, премьер-министра Гладстона, генерала Гордона и доктора Ливингстона, потому что все они рассматривали жизнь как религиозный экзегезис. Стрэчи, признает он это или нет, на роль четырех самых значительных викторианцев по тем же причинам выбрал кардинала Мэннинга, Флорес Найтингейл, доктора Арнольда и генерала Гордона. И у Гладстона, и у Мэннинга были евангелистские корни, и хотя один закончил приверженцем «Высокой церкви», а другой — римско-католической, оба вдохновлялись идеями Шефтсбери. Мэннинг даже назвал его главным представителем эпохи.

«Я евангелист из евангелистов», — заявил лорд Шефтсбери и, как подразумевает название движения, оно было миссионерским. Оно твердо намеревалось привести всех к единой вере, дабы они могли разделить одно общее спасение, и особенно это касалось евреев.

Поскольку евреи оказались центральным винтиком пророчества, без них не могло состояться второе пришествие. Они служили средним членом нерушимого силлогизма евангелистов: библейское пророчество = обращенный в христианство и восстановленный Израиль = второе пришествие. Разумеется, если позволить рационализму, разрывающему мистическую связь через пророчество между Ветхим и Новым Заветом, оставляя связь только историческую, взломать силлогизм, всё распадется. Следовательно, рационализм необходимо обуздать. Это лорд Шефтсбери достаточно хорошо понимал. «Даруй мне и моим, о Боже, — молился он, — обуздать ужасное продвижение нахального рационализма». Тридцать с чем-то лет спустя он всё еще не видел пользы от новой «науки», которую люди пытались поставить вровень с Богом. Особенно он не терпел тех апологетов Библии, которые пытались примирить ее с наукой. В одной дневниковой записи за 1871 г. говорится: «Откровение обращено не к разуму, а к сердцу. Богу мало дела до человеческого разума и великое дело — до его сердца. Две крохи веры и любви бесконечно ценнее для Него, нежели целая сокровищница мысли и знания. Сатана правит в мыслях, Бог — в сердце человека».

Эти удивительные фразы отражают суть доминирующей религиозной философии первой половины Викторианской эпохи. Они объясняют, как для евангелистов стало возможным тратить столько сил и доброй воли на заблуждение, будто они смогут обратить евреев в христианство. Если бы они прислушивались больше к разуму, чем к душе и чувствам, то осознали бы сомнительность своего проекта, но, как сказал бы Шефтсбери, усомниться — значит пустить на порог Сатану. А потому евангелисты не сомневались. Напротив, Чарльз Саймон, религиозный глава евангелической партии, считал обращение евреев, по словам его биографа, «самым горячим чаянием своей жизни».

Изо всех евангелических обществ, возникших на рубеже XIX века, самым популярным многие годы оставалось Лондонское общество за распространение христианства среди евреев. Список его благородных патронов пестрел фамилиями аристократов, политиков и ученых. Краеугольный камень при строительстве здания часовни и школы Общества был заложен в 1813 г. герцогом Кентским, братом короля и отцом королевы Виктории. Великий деятель евангелического просвещения Бэзил Вуд называл Общество «своим любимым учреждением» среди роя групп, претендовавших на то, чтобы включить его в ряды своих членов. Его престиж грозил затмить престиж Миссионерского общества англиканской церкви, проповедникам которого вменялось взять своим текстом «Только ли Он Бог одних евреев?».

Еврейское общество, как его фамильярно называли, стало главной трибуной, с которой лорд Шефтсбери и его собратья-энтузиасты велеречиво рассуждали на любимую тему: о создании англиканского епископства в Иерусалиме и реставрации англиканского Израиля на земле Палестины. Основанное в 1808 г. на волне евангелического энтузиазма, плодами которого стали Британское и Иностранное Библейское общество, Общество религиозных трактатов, Миссионерское общество и многие другие, Еврейское общество взялось выполнять свою заявленную задачу «показательными проповедями» по вечерам среды и воскресенья, целью которых было доказать, что Иисус был еврейским мессией. У французских протестантов была арендована церковь, которую переименовали в Еврейскую часовню. Была создана бесплатная школа в надежде, что еврейские семьи настолько привлечет шанс на бесплатное образование, что они будут посылать туда своих детей. Уже через три года школа могла похвастаться почти четырьмя сотнями учеников, и только наиболее придирчивые указывали, что евреев среди них было менее двадцати процентов.