Читать книгу "Сибирская трагедия - Дмитрий Барчук"

Я встал перед выбором. Перспектива провести отпуск вместе с Полиной, особенно если он пойдет на пользу ее здоровью, меня безусловно прельщала, но, с другой стороны, как оставить Потанина одного в такое ответственное время, когда закладываются основы сибирской автономии?

Григорий Николаевич словно прочитал мои мысли.

– Обо мне не беспокойтесь. Сибирский областной съезд мы подготовим и без вас. Шаталов поможет, а стенографировать многие барышни умеют. Вы должны вылечить жену, чтобы она родила вам здорового наследника. Для вас сейчас это важнее любой революции.

До Барнаула мы добрались на теплоходе, а далее на лошадях до Бийска. Затем переехали в Белокуриху, где Полина прошла двухнедельный курс лечения. Эта деревня располагалась у самого начала алтайских гор. Взобравшись на гору Церковка и повернувшись лицом на север, можно было далеко – на добрую сотню верст – разглядеть бескрайние, изрезанные зигзагами речушек просторы Западно-Сибирской равнины. А вот на юге открывался совсем иной пейзаж – горные хребты хаотично уходили вдаль, в сторону Монголии, и терялись в голубой дымке.

Как меня тянуло в эту далекую неизвестность! И когда Полина объявила мне, что лечение ей не помогло, я без малейшего колебания предложил ей поехать дальше на Алтай. Внутренне я больше доверял туземным шаманам, чем дипломированным томским эскулапам.

Коляска под красным знаменем с надписью на непонятном языке, подняв облако пыли, подкатила прямо к грязеводолечебнице. Из нее, потянувшись после продолжительной езды, ловко соскочил высокий худощавый господин со смуглым скуластым лицом, длинными, сползающими вниз усами, короткой стрижкой и азиатским разрезом глаз. Он сразу же направился к регистраторше. Молоденькая розовощекая санитарка из крестьян полистала журнал посещений, а потом радостно показала рукой в нашу сторону. Мы с Полиной как раз сидели на лавочке на берегу маленькой, но стремительной горной речки Белокурихи и под ее журчание размышляли над тем, как нам лучше добраться до Немала.

Приезжий, нахлобучив на голову белую фетровую шляпу, направился к нам.

Подойдя, он с улыбкой представился:

– Буркин, Григорий Иванович.

Мы с Полиной раскрыли рты от неожиданности, и художник сам сказал за нас:

– А вы, как я понял, Полина Викторовна и Пётр Афанасьевич? Очень, очень рад знакомству, – приговаривал он, пожимая поочередно нам руки.

– Я прошу извинить меня, что так поздно нашел вас, – сказал Буркин. – Но даже художников в наше бурное время политика не оставляет в стороне. Я только из Бийска. Там состоялся съезд инородцев Алтая, избравший свою Горно-Алтайскую думу!

– Поздравляю. В парламентаризме вы даже опередили просвещенный Томск, претендующий на звание Сибирских Афин.

Мои слова алтайцу пришлись явно по душе. Он весь буквально расцвел в улыбке.

– И кого же избрали председателем? – поинтересовалась Полина.

Буркин смущенно ответил:

– Наш народ маленький. Всю интеллигенцию можно пересчитать по пальцам. А в России меня одного немного знают. Пришлось взвалить бремя власти на себя.

– Так вы теперь очень большой человек! У вас полно государственных забот, а тут какие-то курортники на голову свалились. Нас развлекать не надо. Мы сами себе развлечения найдем. Только, Григорий Иванович, миленький, пожалуйста, довезите нас до Немала. А то мы не знаем, на чем туда добраться, – взмолилась Полина.

– Какой такой Немал! – воскликнул Буркин. – Вы будете жить у меня! И никаких возражений я не принимаю. Весь цвет томской интеллигенции останавливается в моем доме. Григорий Николаевич всегда ко мне заезжает и живет подолгу. А вы хотите, чтобы я его друзей поселил у чужих? Нет, господа, едемте ко мне!

– Но у вас же в думе дел много! – возразил я.

Григорий Иванович посмотрел на меня изучающе и сказал:

– Я прежде всего художник. И хотя мне больше удаются пейзажи, но упустить возможность написать ваши портреты я не могу! После думских баталий неделя творчества мне нужна как воздух.

До Катуни нас сопровождали альпийские луга с редкими деревьями в ложбинах меж округлых холмов. Красота пейзажей не мешала беседе.

Председатель думы сам правил упряжкой и рассказывал о своем народе.

– Что написано на нашем знамени? «Дьер-су Хан Алтай». Это обозначение родины как совокупности земель и вод. В алтайском фольклоре дьер-су дословно означает сочетание «земля-вода, мать сыра земля». Для нашего языческого народа Алтай – живой дух, щедрый исполин. Мы не сомневаемся в одухотворенности природы и космоса.

– А какая разница между белой и черной верой? Бурханизмом[88], кажется, и шаманизмом? Вы сами какой придерживаетесь? – неожиданно спросила Полина.

Буркин, как и положено государственному деятелю, отвечать стал издалека:

– Алтайцы издревле поклоняются двум божествам: Ульгеню, главе небожителей, и Эрлику, владыке подземного мира. В срединном мире, где живут люди, нет верховного божества. И здесь все держится на равновесной борьбе этих двух начал. Вычленить одно из них невозможно, тогда нарушится баланс. Ульгень – благодетельный, чистый дух, белая светлость, но реальное божество. Он живет в конкретном золотом дворце у Полярной звезды. Олицетворяющий темное начало Эрлик тоже реален. Но его нельзя представить в виде христианского Сатаны. Это просто один из демиургов[89], добровольно взявшийся за черную, неблагодарную, но необходимую работу. Лишь союз Эрлика с Ульгенем гарантирует разнообразное и гибкое развитие мира. А бурханисты, как и православные миссионеры, навязывают алтайцам веру молочной чистоты. Но черно-белый мир – лишь бледная копия яркой языческой Вселенной. Потому я и защищаю шаманизм – черную веру. Ведь, по преданиям, первый шаман был обучен камланию Эрликом.

– Да… – протянула Полина. – Для политика вы весьма откровенны. У нас более популярны демагоги.

– Мир не надо ни приукрашивать, ни специально очернять, его надлежит воспринимать таким, каков он есть, – философски заметил Буркин и рассказал алтайскую легенду:

– Создавая человека, два бога советовались, какую душу в него вложить. Ульгень сказал: «Белую, как лебедь», а Эрлик предложил черную, как ворон. Тогда первый возразил: «Если вложить черную душу, то он будет в ад идти». Но второй тоже нашел веский довод в свою пользу: «Если вложить белую, как он будет резать барашков? Он же с голоду умрет». И оба бога согласились дать человеку душу пеструю, как сорока. По алтайским поверьям, эта птица и есть образ человеческой души.