Читать книгу "Зовите меня Роксолана. Пленница Великолепного века - Татьяна Вяземская"

Этим своим новым умением она гордилась, и вместе с тем оно словно прибавило ей лет. Внешне она оставалась все той же беззаботной хохотушкой, но подчас, радуясь или смесь над чем-то по-настоящему смешным, она слово бы вслушивалась сама в себя: а не проскальзывает ли в ее смехе фальшивая нотка?

Пышно и торжественно прошли свадьбы двух остававшихся незамужними сестер Сулеймана: Фатьмы-султан и Шах-султан. «Лишних» денег в казне не было, но Хюррем настояла: у младших сестер не могут быть свадьбы менее пышные, чем у Хатидже. Разве это справедливо? Гадюка Хатидже, которая только и ожидала момента, чтобы ужалить, – и спокойная, рассудительная и умненькая Фатьма, которая вызывала ее уважение, и веселая, беззаботная и милая Шах, которой тоже уже пора было обзаводиться собственной семьей; их даже сравнивать нельзя! И, уж конечно, две последние заслужили свадьбы не хуже, чем у старшей сестры!

– Нет денег?! Так сделай обе свадьбы одновременно! Но позорить девушек я тебе не позволю!

Как будто она вообще что-то могла позволить или не позволить могущественному султану; но Сулейман к жене прислушался, и на протяжении двух недель игрались две свадьбы. Хатидже кусала губы от злости, потому что ее свадьба все-таки меркла по сравнению с этой, двойной свадьбой. Но, по крайней мере, хоть не пыталась сестрам настроение испортить; вообще после замужества она заметно успокоилась, зато сам Ибрагим стал несколько дерганым. Н-да, нелегкая ноша – быть мужем султанской сестры, да еще и такой капризной.

Мужем вдовы Фатьмы-султан стал Кара Ахмед-паша, бейлербей Румелии. Хюррем он был симпатичен. Неглупый и спокойный, под стать самой Фатьме. Мужа сестре подобрал Сулейман, но это и вправду был удачный выбор.

Шах-султан вышла замуж за Лютфи-пашу, санджакбея Кастамону. Младшая султанская сестра, веселая резвушка, выбрала мужа сама. По мнению Хюррем, он ей не очень-то подходил: такой слегка занудный, слишком спокойный, да и вообще – он ей напоминал Кролика из мультика про Винни-Пуха. Но раз Шах-султан выбрала, стало быть, пускай так и будет. К тому же Сулейман о нем отзывался весьма лестно; да и сама Хюррем была в восторге от принадлежащего его перу политического и экономического трактата «Асаф-намэ».

Радовался маленький Ильяс, который уже понимал, что происходит; радовалась Михримах, которую тоже взяли с собой; правда, она больше радовалась за компанию с братом.

Искренне радовался и Сулейман. И только хасеки Хюррем, искренне уважавшая Фатьму и любившая Шах-султан, улыбалась натужно, прислушиваясь к тому, что происходит в недрах ее естества. После рождения Сулеймана она почему-то стала бояться: ей казалось, что любые ее действия – даже вот то, что она сейчас сидит под балдахином на украшенном троне, – могут принести вред ее малышу. Хоть бы это была снова девочка! Говорят, девочки более живучие, а с ее способностью наносить вред собственному нерожденному младенцу…

В своих страхах она призналась Сулейману, но, как и следовало ожидать, муж ее не понял:

– Ты – мать троих прекрасных, здоровых детей. Тебе ли бояться родов?

Да не родов она боялась! А того, что может своими действиями каким-то образом причинить вред малышу! Но ведь Сулейман не знал, почему маленький Сулейманчик родился недоношенным. Он не видел его махонького, красного личика, вернулся в Стамбул уже тогда, когда ребенок «вылюднел».

– Чем больше ты будешь думать об этом, тем хуже будешь себя чувствовать, – спокойно заметил муж.

Правда. И тем хуже себя будет чувствовать ребенок. Ну уж нет! С ней и с малышом все будет хорошо. Она спокойна. Что бы ни случилось, она будет сохранять спокойствие, и все будет хорошо.

В положенное время, и даже без особой боли, она родила близнецов, двоих чудесных горластых мальчишек, которых, согласно желанию отца, нарекли Мехмедом и Селимом.

Это были красивые, сильные, здоровые дети, но, глядя на них, Хюррем ощущала, что сильнее всего любит маленького Сулеймана. Это пугало ее: у нормальной матери не должно быть любимчиков! Но – ничего не могла с собой поделать. То ли оттого, что сама была виновата в его преждевременном рождении, в его слабости. То ли оттого, что ей импонировала его жажда жизни, жажда деятельности. Ему было всего полтора годика, но он уже пытался – правда, безуспешно – повторить некоторые вещи, которые делала его старшая сестра Михримах, тоже, надо признать, весьма шустрая особа.

Хюррем сама удивлялась тому, как все успевает: и читать, и писать стихи. В последнее время очень полюбила делать это, и результат, как ни странно, нравился даже ей самой. Успевала и играть с детьми в разные развивающие игры (рисовала детям зайчиков, медведей, один раз даже нарисовала нечто, похожее на Чебурашку, и рассказала придуманную ею самой сказку, ведь те сказки, которые рассказывали ей, для малышей, родившихся в шестнадцатом веке, просто не годились) и не запускать при этом свои «политические шалости», как она это называла. С другой стороны, как в свое время успевала ее мама? Политики, правда, в ее жизни не имелось, зато имелась работа, стирка, уборка, приготовление еды. Сама-то она от хозяйственных хлопот была избавлена.

И – честно признаться – порой жалела об этом. Нет, мыть посуду или выглаживать постельное белье – тут уж увольте. А вот приготовить что-нибудь вкусненькое…

Однажды она заявила мужу:

– Сегодня буду готовить тебе борщ.

– Что готовить? – не понял Сулейман; сам он изучал отчет санджакбея Амасьи. Она этот отчет уже просмотрела, ничего, заслуживающего внимания, не нашла и теперь не понимала, почему муж читает этот документ так долго.

– Борщ. Это такая чорбасы. Обещаю, тебе понравится!

Сулейман оторвался от отчета. Лицо у него было недовольное.

– Негоже хасеки марать свои руки на кухне.

Хюррем ласково заглянула мужу в лицо.

– Разве может работа быть зазорной? Ну что плохого, что ты попробуешь еду, какой кормила меня моя мама?

– Можно повелеть служанкам, и они сготовят любую еду, – сухо отвечал султан, снова беря отчет. Почему-то кверху ногами.

– Что может быть для женщины большей радостью, чем приготовить еду для своего любимого мужчины?

– Почему-то раньше ты об этом не вспоминала, – буркнул он, снова кладя бумаги на стол. – Не хватало еще, чтобы даже служанки стали обсуждать своего султана и говорить, что его сумасбродная жена вьет из него веревки.

Она потерлась носом о его макушку. Сулейман, как и полагалось правоверному мусульманину, голову брил, и макушка была жесткой, как наждачная бумага.

– А давай сделаем вид, что ты меня наказал? За какую-то провинность отправил на один день на кухню. Давай?

Она знала его уже более шести лет. Она видела его разным: грозным и растроганным, грустным и веселым, гневающимся и любящим. Но вот чтобы он так смеялся – такого она не помнила. К тому же она вроде ничего смешного и не сказала…

– Ты чего?!