Читать книгу "Странник и его страна - Михаил Веллер"
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
На берегу агонизировали в конвульсиях и обнимались. Истошные выкрики ансамбля народной самодеятельности просили пощады!
Вода в луже, кстати, была холодная! Те двое повозились спинами над бурой гладью и встали, как День десантника. Теперь мальчик тоже хохотал, радостно в них тыча. Эта любовь вылезла на берег и первым делом потребовала налить для согрева. Мальчику тоже полстакана налили. От простуды.
Пленки им проявил и напечатал карточки леспромхозовский фотограф, который снимал на документы и в ЗАГСе. По интимной таксе. Это дешевле и надежнее, чем покупать реактивы, ванночки и увеличитель (которого нет).
Через месяц пацаны фотики куда-то закинули.
Народ у нас пьющий, но археологи были – это что-то особенное. Возникало впечатление, что все, что они не могут выкопать, они просто высосут. Оботрут, пронумеруют и опишут.
Сухой закон держался в России с 1914 по 1922 год. В порядке исторической компенсации этому полезному начинанию произошла Мировая война, Гражданская война и две революции. Сухой закон в Америке кончился всемирной Великой Депрессией.
Поэтому мы на острове Березань сопротивлялись грядущим катаклизмам и крушению державы как могли. Мы были историки, и мы спасали будущую историю страны. Мы пили, как защитники Брестской крепости, если бы этим можно было задержать немцев. Мы пили, как гордый «Варяг», который не сдается.
Размер Березани примерно триста на двести метров. По количеству литров на квадратный метр с нами могло бы соперничать только общежитие сельских механизаторов.
Начальником отряда был доцент Виноградов. В жизни его интересовали две вещи: пить и копать. Копать он доверил нам. Питьем руководил лично.
Ему не спалось с похмелья. В семь утра он звенел в лагерный рельс. Из палаток высовывались снулые головы, измятые вечерним пороком. Археологи достигали лопат и опирались на них. Начиналось радостное утро.
Палатки, кухня, сортир, раскоп и пляж – все помещалось прямо под рукой. Мы шли на раскоп и просыпались за лопатой.
Вот и весь остров Березань. На переднем плане памятник лейтенанту Шмидту, на заднем – палатки археологов и раскопы, а посередине линия заглубленных казематов-мишеней: старый полигон для корабельных орудий.
В восемь утра происходил перерыв «на бутерброд». За длинным дощатым столом все тридцать рыл получали по кружке кофе и ломтю хлеба с повидлом.
Виноградов бутерброд не ел. Он собирал по рублю.
На пляже уже болтался моторный баркас с берега. Виноградов грузил связку канистр и отбывал. У него было лицо хищного и нетерпеливого викинга. Когда он возвращался, там сиял лик миссионера, который обращает в свою веру всех вплоть до кошек.
На раскоп доставлялась канистра. Каждый получал по кружке холодного пива. В этот миг работа археолога была лучшей в мире. Пей да копай!
Солнце поднималось, жара зашкаливала, шли на завтрак, получали по кружечке сухого. Домашнего, виноградного, легкого и коварного. Коварство заключалось в том, что в голове включался поисковик продолжения. Куда бы ты ни шел, а оказывался с тыла виноградовской палатки. В тени под брезентом громоздились канистры. Из них наливали.
– Не заплывайте далеко! – надрывался кривой и красный Виноградов. – Ребята! Или пить, или… плыть!
Пили и плыли. Ну чем не матросы!
Потом спали, потом обедали. Перед обедом сходились кружка́ми. Водку пили обособленно, на нее сдавали добровольно сверх общего рубля.
После обеда копали, купались, ужинали, переодевались, – ночи были прохладными. Садились по склонам ложбинки, как в амфитеатре. И тогда начинали выпивать.
Вот вечером пили «вермут». Самодельное же местное, но крепленое. Перебродившее с сахаром, настоянное для забористости на табаке и курином помете. Это была штука посильнее «Фауста» Гете. Одни ложились тихо, другие скатывались в углубление и там накапливались к полуночи, как триста спартанцев после битвы.
Но до этого вермут развязывал языки, и даже самые тихие мальчики успевали произнести речи о культуре, истории, родине и смысле. Голос все нарастал, потом они падали. Такое впечатление, что люди были сражены собственным пафосом.
На Березани расстреляли героя революции 1905 года лейтенанта Шмидта. Петра Петровича. Не всей революции, только ее черноморского филиала. Он командовал восставшим крейсером «Очаков», поднявшим красный флаг. Крейсер расстреляли, а за ним конкретнее и Шмидта.
Озлобленные и измученные борьбой с настоящим, археологи хамски отзывались обо всем, что имело отношение к революции. Если бы выданная ими Шмидту характеристика застала его еще в роддоме, он бы оттуда никогда не вышел. Удавить в колыбели и продать на органы. Вырученные деньги пропить.
Ему было сорок лет, он был призван по случаю войны из торгового флота, он спер корабельную кассу и бормотал смехотворное на суде чести, он не пожелал воспользоваться револьвером с одним патроном, он был уволен с флота, чтоб не поднимать шум позора. Забузившие в 1905 году матросики решили пригласить его в командиры восстания: он офицер, он обижен, он свойски держался. Шмидт, уволенный на пенсию с повышением в следующий чин, как тогда было принято (но без права ношения формы), надел мундир с погонами капитана второго ранга и поехал по кораблям агитировать офицеров. И был сброшен с борта в шлюпку с вырванными погонами.
…В той половине острова, где мы не копали, стояла бетонная стела. На этом месте Шмидт был расстрелян. К стеле вела дорожка из каменных плиток, шагов в пятьдесят длиной. Такая дорожка в никуда шириной с человека. Ночью под луной по ней прогуливались пары, избегнувшие пьянства. Прилично и романтично погуляв, пары сворачивали в густую траву по пояс и там исчезали.
Начальником же экспедиции был профессор Ленинградского Института археологии. Его звали Дядя, и он осуществлял общее идейное руководство. Он сор тировал кости и черепки, проводил классификацию и делал выводы. Он жил один в большой палатке, заставленной ящиками со всеми этими артефактами (не было тогда такого слова: предметы и находки были, а артефактов не попадалось). По вечерам он собирал Виноградова, бригадира копателей Колю и пару ученых теток «на планерки». Там они выпивали в кругу начальства, а потом шли к нам в ложбинку. А Дядя ложился спать. Или даже читал при свечке. Он там один читал. Больше никто не читал. Я не видел.
У него был магнитофон на батарейках. По этому магнитофону он слушал чудовищно матерные поэмы. У него было такое хобби. В нем погиб диалектолог.
Он был маленький, крепко сбитый, лысый, седой, в очках, живчик такой, такой игривый ходок из академических кругов. Археологинь в купальниках он приветствовал одобрением: «Какие попочки!» Он изображал такую старческую внесексуальную грубоватость.
Внимание!
Сайт сохраняет куки вашего браузера. Вы сможете в любой момент сделать закладку и продолжить прочтение книги «Странник и его страна - Михаил Веллер», после закрытия браузера.
