Читать книгу "Живой Сталин. Откровения главного телохранителя Вождя - Владимир Логинов"

Совсем иное двигало Ягодой. Хоть он и говорит «не для того, чтобы смягчить свою вину, но лишь в интересах установления истинного положения вещей, что попытки некоторых обвиняемых представить меня как профессионала-террориста неверны» и «что ни один из этих (террористических. — А. Р.) актов не совершен мной без директивы «правоцентристского блока» (стр. 490), — верить ему трудно. Самое первое вменяемое ему убийство — сына Горького Макса в мае тридцать четвертого года — вообще имело под собой, как он же в другом месте сознается, сугубо личный мотив. А именно: любовная интрига с женой убиенного.

Далее. Чуть позже организованное им убийство своего начальника Менжинского с целью возглавить за ним следом ОГПУ якобы заказал ему Енукидзе, ко времени суда уже покойный.

Никто больше из «сопроцессников», доведенных в большинстве Вышинским до предельной искренности, этого не подтверждает. Напротив, показания их больше клонятся к тому, что поспешить с ликвидацией уже дышавшего на ладан от болезни шефа Ягоду лишь толкал чисто карьерный, шкурный интерес: захапать обещанное ему кресло, пока водоворот событий не родил другого претендента.

В убийстве Кирова в том же тридцать четвертом Ягода признает себя только пособником.

«Ягода: Енукидзе настаивал, чтобы я не чинил никаких препятствий этому… Запорожец (ленинградский чекист. — А. Р.) сообщил мне, что органами НКВД задержан Николаев, у которого были найдены револьвер и маршрут Кирова, Николаев был (по приказу Ягоды. — А. Р.) освобожден. После этого Киров был убит этим Николаевым» (стр. 491).

Мотивы устранения Куйбышева из процесса неясны, а вот о Горьком говорится много и подробно. Бухаринцы, уже договорившись с Западом о смене власти, опасались, что огромный мировой авторитет Горького, стоявшего горой за Сталина, им помешает после «дворцового переворота» облачиться в тоги избавителей отечества. Старик еще начнет трубить на всю планету невесть что и портить победоносную обедню.

С Ежовым тоже ясно. В тридцать шестом он от ЦК партии курировал следствие по Кирову, был близок к истине, а в сентябре и вовсе занял пост Ягоды. И тот, освобождая кабинет, приказал своему личному секретарю Буланову попрыскать там раствором ртути.

«Буланов: Я приготовлял большие флаконы этого раствора и передавал их Саволайнену. Распрыскивал тот из пульверизатора. Помню, это был большой металлический баллон с большой грушей. Он был в уборной комнате Ягоды, заграничный пульверизатор» (стр. 480).

Картины, равные по силе «Макбету» Шекспира, процесс являет там, где излагается, как Ягода втягивал в свой умысел врачей.

«Вышинский: Ягода выдвигает свою хитроумную мысль: добиться смерти, как он говорит, от болезни… Подсунуть ослабленному организму какую-либо инфекцию… помогать не больному, а инфекции, и таким образом свести больного в могилу» (стр. 583).

И вот, играя исключительно умело и разнообразно на паскудных людских струнах, Ягода превращает Санупр Кремля в своеобразный отряд «убийц с гарантией на неразоблачение».

«Левин: Он сделал мне весьма ценный подарок: предоставил в собственность дачу в подмосковной местности… Давал знать на таможню, что меня можно пропустить из-за границы без осмотра… Я привозил вещи жене, женам своих сыновей… Он сказал мне: Макс не только никчемный человек. Но и оказывает на отца вредное влияние… Он дальше сказал, вы знаете, руководитель какого учреждения с вами говорит? Я ответствен за жизнь и деятельность Алексея Максимовича, а поэтому, раз нужно устранить его сына, вы не должны останавливаться перед этой жертвой. Он сказал: «Раз вам оказывается доверие в этом деле, вы это должны ценить. Вы никому не сможете об этом рассказать. Вам никто не поверит. Не вам, а мне поверят» (стр. 442–445).

И сперва замазанный коварными дарами, а затем вогнанный в смертельный ужас доктор Левин прилагает руку к смерти Максима Пешкова и Менжинского. Но после этого душа его не отпускается на покаяние, а еще глубже втягивается в «сатанинскую пляску».

«Левин: Ягода сказал: «Ну вот, теперь вы совершили эти преступления, вы всецело в моих руках и должны идти на гораздо более серьезное и важное (убийство Горького. — А. Р.)… И вы пожнете плоды при приходе новой власти» (стр. 456–457).

И доктор Левин с доктором Плетневым, под прикрытием секретаря Горького Крючкова, назначают классику заведомо порочное лечение, которое и сводит его в могилу. Другое светило, доктор Казаков, упирает на самолюбие, не оставляющее его даже на суде:

«Казаков: Я все-таки должен сказать, что на съездах мне даже заключительного слова не давали… Мне заключительное слово не дается, первый раз в истории медицины! Против меня выступают мои оппоненты, а мне заключительного слова не дают… Вы меня спросите, почему я не сообщил об этом (помощь Левину с Менжинским. — А. Р.) советским органам? Я должен сказать — мотивы низменного страха. И второй момент: в Санчасти находились большинство врачей — моих научных противников. Я думал, может быть, наступит момент, когда я сумею свободно работать. Ягода сумеет остановить их.

Вышинский: В награду за ваше преступление?

Казаков: Да…

Вышинский: Советским государством был дан вам институт?

Казаков: Но печатать мои труды…

Вышинский: Правительство приказать печатать ваши труды не может. А я вас спрашиваю, институт был дан?

Казаков: Был.

Вышинский: Лучший в Союзе?

Казаков: Лучший» (стр. 514–515).

К Крючкову потрясающе осведомленный в подноготной каждого Ягода подбирает следующий ключ.

«Крючков: Я растрачивал деньги Горького, пользуясь его полным доверием. И это поставило меня в зависимость перед Ягодой… Ягода сказал, что Алексей Максимович может скоро умереть, распорядителем литературного наследия останется сын Макс. Вы же привыкли, говорил Ягода, жить хорошо, а останетесь в доме в роли приживальщика» (стр. 501).

И Крючков, не выстояв против коварного нажима, сперва способствует отправке на тот свет Макса, затем его отца. При этом незаурядная величина злодейства обещает ему и незаурядный дивиденд: «Я останусь человеком, к которому может перейти большое литературное наследство Горького, которое даст мне в дальнейшем средства и независимое положение» (стр. 500).

Сдается, что путем убийств Ягода хотел, плюс ко всему, добыть себе некий особый капитал и вес среди заговорщиков, метя в будущем на главный пост в стране.

«Буланов: Он увлекался Гитлером, говорил, что его книга «Моя борьба» действительно стоящая… Он подчеркивал, что Гитлер из унтер-офицеров выбрался в такие люди… Он говорил, что Бухарин будет у него не хуже Геббельса… Он, председатель Совнаркома, при таком секретаре типа Геббельса и при совершенно послушном ему ЦК, будет управлять так, как захочет» (стр. 475).

Во всяком случае, одного, кажется, Ягода успел достичь реально. Заговорщики указывают то и дело, что выезжали за границу, где контачили с агентами чужих разведок, для лечения. При том, что наша медицина, с массой славных еще с дооктябрьской поры имен, была ничуть не хуже западной. Но чувствуется, что, зная о проделках настоящего хозяина кремлевского Санупра, приписанные к нему пациенты просто панически и суеверно остерегались всяких общений с ним.