Читать книгу "Демоны Хазарии и девушка Деби - Меир Узиэль"

У других столов проявили больший интерес к предложению хозяина, и некоторые из мужчин встали и ушли за портьеру. Один из них, толстый и лысый, ругался: «Чего стоит такая ночь без пива? Недостаточно, что ли. пасхальной недели, когда запрещено пить пиво, и ты должен добавить еще десять дней?»

Тита не поняла, что происходит, почему запрещено то, что запрещено. Следовало все это изучить, думала она про себя. Она прекрасно себя чувствовала среди иудеев. До такой степени было ей хорошо, что ночью, после купанья, в постели, в объятиях любимого, когда тот возбудился, она неожиданно оттолкнула его.

«Что случилось?» спросил он, но не получил ответа. Тита повернулась лицом к стене. Он протянул руку, чтобы погладить ее по лицу, и почувствовал, как она вся дрожит. Лицо ее было мокрым от слез.

«Не плачь, – сказал он, – с этих пор все у тебя будет хорошо». Выдавил он эти слова хриплым голосом, с трудом, словно тянул телегу по глубокому песку. Песах вообще не был человеком разговорчивым. Но простые эти слова были именно теми, которые должны были быть произнесены.

Она кивнула головой, и затем крепко его обняла, продолжая плакать. Что-то в ее беспокойном, сбитом с толку, сердце говорило, что отныне ей будет хорошо в этом большом, широком и безопасном мире иудеев. И она вытерла слезы, и от сердца отлегли все накопившиеся за эти годы страхи.

Глава пятьдесят шестая

Рано утром хозяин гостиницы постучал в дверь Лолиты Песаха: «Вставайте, ваши товарищи уже ждут вас внизу».

Это было не совсем так. Просто ребят он разбудил чуть раньше, они протирали глаза от сна, позевывая в постели, вставали, собираясь в путь.

«Что это?» – в испуге вскрикнула Лолита, испугавшись белого ворона, который стоял в окне.

Ворон вскочил в комнату и поковырялся клювом в мешочке, стоящем на шкафчике, и извлек оттуда знакомый Тите кожаный ремешок.

«Видишь, – сказал Песах, – он подает мне филактерии для молитвы. Семьдесят четыре слова надо было произнести в Хазарии, чтобы назвать молитвенные принадлежности – «филактерии», и семьдесят пять слов, чтобы сказать «стыд и позор».

Они рассмеялись, но ворон хотел, чтобы они не смеялись, а торопились.

Внизу, в зале кипела вода в чане, горел огонь.

Те же служанки, что ночью удовлетворяли похоть гостей, встали раньше всех, примерно, на полтора часа, зажгли огонь и нагрели воду для утреннего чая. Они отлично справляются со своим делом, эти служанки, при условии, что ты не служанка, думала Тита, но те не жаловались, если бы спросили их об этом. Они считали свою судьбу счастливой, и одна из них была открыто, без стыда, влюблена в хозяина гостиницы и его жену.

В зале было шумно. Мужчина стояли в утренней молитве, повязанные филактериями, другие из них входили и выходили. Молочник привез на телеге молоко и сыры. Двое исправляли двери, открывали люк в подвал. Кухарка косила глаз на молодого барашка, подумывая сварить его в большой кастрюле с супом. Вошел точильщик, неся четыре сабли и кинжалы юношей. Лезвия кинжалов сверкали как живая ртуть.

Закончив молитву, юноши подошли к точильщику, извлекли сабли из ножен и удивились остроте лезвия. Сабли были слегка изогнуты и утолщены в середине, из стали высокого качества. Точильщик продемонстрировал им остроту сабель, положив на край стола полено. Оно было гладко перерублено, не проявив даже малого сопротивления острому стальному лезвию.

Юноши с радостью оплатили за работу. Тита исчезла на несколько минут и вернулась с цветком в волосах. Она стояла, стыдливо опираясь на плечо Песаха под взглядами окружающих.

«Я слышал, что ты своей саблей убил человека, – сказал точильщик, – именно этой саблей. Потому имеешь право прикрепить к ее эфесу красный камень. Есть у меня отличный камень, дешево продам. После обеда сможешь получить саблю».

«Нет, – сказал Песах, – мы не ждем и не останавливаемся ни в каком месте. Мы немедленно выезжаем». Вороны радостно закаркали.

Они на ходу выпили приготовленное для них горячее молоко. Из комнат сходили еще и еще постояльцы, рассаживаясь за столом, на котором готова была еда. Те, кто оплатил завтрак, получали также яйцо, или рыбу, или сыр. Все жаловались на то, что нет хлеба.

Явился лысый толстяк, оказавшийся продавцом рогов для луков. Он нес с собой охапку рогов и тянул за руку проведшую с ним ночь девицу.

«За сколько ты мне ее продашь, за любовь моей жизни?» – спросил он хозяина гостиница, и она не скрывала улыбки.

«Она пока не на продажу, – сказал хозяин, – может через год – полтора?»

«Год-полтора, – вскипел толстяк, – скажи, сколько ты хочешь?»

«Оставь, я сейчас не продаю, она – из лучших у меня, нужна мне в деле».

«Ты готов одолжить мне ее за оплату месяца на два-три? Я еду в северные леса. Верну ее тебе».

«Нет, – сказал хозяин гостиницы. Он не был из тех людей, которые любят сложные и необычные сделки.

Юноши поблагодарили хозяина, и пошли в конюшню, затянули подпруги и седла у коней. Спустя полчаса они уже были готовы в путь. Заплатили конюхам. Вороны подпрыгивали от нетерпения.

Хозяин гостиницы вышел попрощаться. «Успеха», – сказал он и замолк на минуту, как бы пытаясь что-то вспомнить, – не тревожьтесь. Увидите, все будет в порядке». Шлепнул каждого коня сзади, благословляя в дорогу.

Весь день они скакали на юг. Остановились лишь – купить хлеба, Пообедали у начинающихся на реке небольших водопадов, заполняющих воздух свежестью и шумом. Цветок в волосах Титы немного завял, и она нарвала свежие желтые цветы, украсила волосы, стеснительно улыбаясь Песаху.

«Это красиво», – сказал он, и трое товарищей ухмылялись и умилялись, похлопывая его по плечу.

«Извиняюсь за то, что ночью расплакалась, – сказала Тита, – у меня ведь, в общем-то, веселый характер. Не меньше, чем у девиц в гостинице».

«Хватит, – сказал Песах, – сколько раз можно извиняться за этот плач ночью? И чего вообще ты извиняешься? Это я должен извиниться за то, что сделал тебе после того, как успокоил».

Тита приникла к его плечу, подняла голубые глаза:

«Ты не продашь меня, верно?»

Глава пятьдесят седьмая

Конечно же, он ее не продаст. Он твердо знал, что влюблен в нее.

И это не только потому, что ей шестнадцать лет, и она в самом расцвете, повергающем всех вокруг в изумление, но потому, что он ее спас. Это божественное ощущение себя героем, породило в душе его неведомое раньше чувство.

Песах слыл обычным тугодумом среди своих товарищей. Лицо его не выражало большого ума и особенной хитрости. Нечто наподобие футболиста.

Ни разу он не пялил на девиц глаза, а тут Тита смотрит на него так откровенно. Поглядите на нее, гладкокожую голубоглазую блондинку, груди которой он уже целовал, и видел ее розовые раскинутые ноги. Поглядите, как она на него смотрит, как зависит от него, только от него. До какой степени она его, без всякой возможности искать себе другого мужчину. Это до того прекрасное чувство, что трудно было простаку Песаху поверить в то, что он удостоился этого чуда.