Читать книгу "Гроб хрустальный - Сергей Юрьевич Кузнецов"

— Художница — это здорово, — без энтузиазма сказала Света.

Глеб подумал, что он и сидит здесь, потому что все еще думает о Тане: даже Снежану он представлял себе ее новым воплощением, Таней, любимой им когда-то и чудесным образом возвращенной в тот возраст, когда они встретились.

Но ведь Снежана — не Таня. Она отдельный человек — и пока я этого не пойму, все расследование останется безнадежной затеей.

— Что-то я еще хотел тебя спросить… — Глеб замолчал на секунду, чтобы главный вопрос не прозвучал слишком в лоб. — Ах, вот что: ты Маринку Цареву давно видела?

— Да с выпускного, считай, не встречались… Точно: я ей звонить пробовала, когда на пятилетие выпуска собирались у меня, — так у нее телефон изменился, и я ее не нашла. А что?

— Да так… вспомнил просто. Помнишь, история была в десятом классе? Тогда еще Вольфсона забрали, и Маринка порвала с Чаком?

— Да, было дело, — Света вздохнула. — Ты знаешь, я все чаще думаю, что наша пятая школа — лучшее, что у меня было в жизни. А у тебя?

Глеб невольно передернул плечами. На мгновение он отчетливо вспомнил Оксану, их бесконечные телефонные разговоры, холодный, липкий пот, неприятный страх. Тогда ему казалось, что это любовь. Слишком много лет прошло: теперь Глеб понимал, что Оксану не любил — в том смысле, в каком любил потом Таню или готов был полюбить Снежану. Оксана была воротами в большой мир, в настоящую жизнь, что пугала его до дрожи. Как в известной притче, ворота эти были открыты только ему одному — и в тот раз он ими не воспользовался. Если бы не Таня, так и остался бы в уютном мирке цифр и абстрактных понятий и считал бы лучшим временем своей жизни пятую школу.

— Да, хорошее было время, — сказал он.

Когда Глеб сказал «было», Света вдруг поняла, что с ней творилось последние недели. Пятая школа всегда казалась ей настоящим временем, бесконечными годами дружбы и взаимной поддержки, компанией хороших ребят, совместно строящих свой дом внутри злого хаотического мира. Смерть Емели, бегство шефа, Иркина депрессия — все это вдруг доказало, что пятой школы больше нет. Что их школьные годы — были да спыли, за двенадцать лет утекли, будто песок в часах.

Они допили кофе и пошли в комнату. Света достала альбом с фотографиями детей, Глеб кивал, но думал о своем.

— Послушай, — сказал он, — а ты не знала тогда, за что арестовали Вольфсона?

— Нет, — покачала головой Светка, — мне кто-то из девочек говорил, что за порнуху. Смешно сейчас вспомнить, правда?

Глеб кивнул. Он вдруг ясно понял, что Света не просто не знала ничего об этой истории — те четыре года, что они учились вместе, она жила в совсем другом мире. Там не было Галича и Оруэлла, Самиздата и политзаключенных — и вряд ли Глеб сейчас узнает, что же в этом мире было. Может, подумал он, она и права: то были лучшие годы ее жизни.

— Вольфсона посадили за политику, — сказал он. — Говорили, Чак на него стукнул.

— Да, было что-то такое, — ответила Светка. — Я так и не поняла, чего все на него тогда взъелись. Ну, пошла его мама к директрисе, так ведь — родной сын. Ты бы разве не пошел?

— У меня нет детей, — напомнил Глеб.

— А, — протянула Светка, — тогда другое дело.

И она пожалела Глеба — она всегда жалела людей, доживших почти до тридцати лет и еще бездетных. На что они жизнь потратили?

Глеб взял у нее из рук фотоальбом и стал рассматривать обложку, где два котенка играли с клубком, а трое утят шли к пруду следом за мамой-уткой. Спокойной ночи, спокойной ночи малыши. Глеб подумал о трупе Снежаны на лестнице и вспомнил доносившийся откуда-то снизу голос старухи, напоминавшей менту про фронт, и резкий ответ мента.

Значит, есть свидетель. Что бы ни говорил Горский о поисках убийцы в Сети, надо поговорить с этой женщиной, которая живет этажом ниже Шаневича.

— Хочешь посмотреть? — Света открыла альбом. Альбом, куда вперемежку были сложены фотографии детей, друзей дома и многочисленных пьянок в подвале у Абрамова. Глеб механически перелистывал страницы. Изредка попадались знакомые лица — Ирка, Емеля, Абрамов.

На одной фотографии Глеб узнал Влада Крутицкого. Крутицкий стоял с модельного вида блондинкой, нежно обнимая ее за талию. Во всей его позе читалась забота и нежность.

— Кто это с ним? — удивился Глеб.

— Машка, его жена, — ответила Света. — У них какая-то романтическая история… типа она была в конкурсе красоты, а он был спонсором. Что-то в этом духе.

Глеб долистал альбом. Знакомых почти не попалось.

— Похоже, — сказал он, — наш класс почти весь разъехался. Как говорится, иных уж нет, а те далече.

— Как Саади некогда сказал, — кивнула Светка.

Она всегда была отличницей и все цитаты знала с точностью до знаков препинания. Жаль, подумала она, что от этого никакого толку в жизни после школы. Впрочем, пушкинская цитата напомнила ей, что о судьбе друзей ее предупредили заранее. Все сбылось — даже то, что порой трудно отличить, кто далеко, а кто и вовсе умер.

1984 год. Апрель

Стоя у доски, Света Лунева читала с выражением:

Из тучки месяц вылез

Молоденький такой

Маруська отравилась

Везут в прием-покой

Шел очередной урок по Маяковскому — Лажа его любила, и поэтому они проходили агитатора, горлана, главаря чуть ли не полгода. Каждый в классе получил по стихотворению, про которое надо было сделать доклад. Вольфсон, на правах любимчика и лучшего ученика, выбрал себе "Нате!" — отчасти потому, что оно ему действительно нравилось, а отчасти — чтобы сказать на уроке вслух слово «блядям». Он тогда еще не знал, что Лажа сама устроит двадцатиминутную дискуссию о словах «дерьмо» и «говно» в первых строчках "Во весь голос" — какое слово более приличное. После такого «блядями» ее явно не удивить.

Луневой досталось ничем не примечательное стихотворение про отравившуюся от несчастной любви Маруську. Два года назад Оля Кунина из 9 «В» наглоталась снотворного и месяц провалялась в больнице. Почему-то об этом знала вся школа, и, опасаясь рецидивов, учителя при каждом удобном случае капали всем на мозги о ценности собственной жизни.

На туфли денег надо

А денег нет и так

И вот Маруся яду

Купила на пятак

Вольфсон считал, что человеческая жизнь особой ценности не представляет. Его Учитель объяснял, что это всего лишь новомодная, гуманистическая идея, возникшая, когда закончились Средние Века и вера в магию. С математической неопровержимостью это означало, что если ты все-таки веришь в магию, в вертикальную иерархию, в Высшие Силы, то человеческая жизнь для тебя больше не ценна — как не была она ценна для викингов, для воинов Валгаллы, для гитлеровцев.

Обычное, профанное мышление не объясняло, чем был фашизм для Европы. Школьная программа и советские книги ничего толком не говорили о том, почему эмблемой СС была мертвая голова, почему эсэсовцы ходили в черном, и зачем вообще вызвали к жизни это тайное общество. Вольфсону повезло: он встретил Учителя, и тот рассказал, что Черный Орден был создан Гитлером, дабы вырастить племя людей-богов. В тайных Бургах ковались воины внутренней партии, проходившие через ритуалы "густого воздуха". Конечно, создатели "Семнадцати мгновений весны" ничего об этом не знали: пройди Штирлиц подобные ритуалы, вряд ли он остался бы советским разведчиком.