Читать книгу "И не таких гасили - Сергей Зверев"

— Выждать? Как долго?

Глядя президенту в глаза, Второй молча покачал головой. Он не знал. Никто из смертных не знал этого.

— Ладно, — сказал президент. — Я подожду.

Не произнеся больше ни слова, он протянул свою сухую, тонкую ладонь. Второй осторожно ее пожал.

15. Светопреставление

Сидя рядом с Темногорской, Антонов прилагал всю силу воли, чтобы перебороть подступающую апатию. Он был как одинокий человек, затерявшийся в океане и уставший плыть, потому что потерял ориентиры. Голос разума, убедительный и рассудительный, призывал опустить руки. Сдаться казалось делом простым и совсем не страшным. Ты перестаешь барахтаться и подчиняешься неизбежному. Разве не в этом состоит мудрость?

«Нет, — шептал другой, тихий, но полный страсти голос. — Сдаться теперь — означает предать. Предать не только других. Себя самого. А это не каждому под силу».

«Не раскисать, — приказал себе Антонов. — Пока жив, надо жить, а там видно будет».

Бросив взгляд в сторону Павлины, он незаметно подмигнул ей. Этого было достаточно, чтобы несчастное выражение исчезло с ее лица, как исчезает тень, когда проглядывает солнце.

Темногорская заканчивала трапезу, поданную ей на трех здоровенных подносах. Пленникам было предложено печенье и сыр, но они отказались, поскольку подразумевалось, что их станут кормить из рук, как диких животных. Есть, конечно, хотелось сильно. Сознавая это, Темногорская поужинала с особым аппетитом.

— А вы напрасно не захотели подкрепиться, — сказала она, вытирая губы салфеткой. — Этот ужин мог бы стать последним в вашей жизни.

— Уж лучше завтрак, — сказал Антонов.

— Подозреваю, что утром вас уже не будет в живых, — улыбнулась ему Темногорская. — Казнь над вами обоими начнется сразу после церемонии отречения, а оно не за горами.

— А если президент откажется выполнить условия ультиматума?

— Тогда не будет ни президента, ни страны, которой он правит, ни всего остального. Зачем мне мир, в котором все идет не так, как мне хочется?

— Не стоит прогибаться под изменчивый мир, — пробормотал Антонов стихи Макаревича, — пусть лучше мир прогнется под нас.

— Хорошо сказано, — оценила Темногорская. — Стихи? Чьи?

— Бродский.

Соврав, Антонов с интересом взглянул на толстуху, подозревая, что ее любовь к искусству является лишь маской. Он не ошибся.

— Да, конечно, вспомнила, — закивала она. — Обожаю Бродского. Единственный русский поэт мирового значения. У всех остальных сплошная грязь, водка, лапти и щи.

Слушать эту ахинею было противно, но Антонов слушал, не забывая напускать на лицо почтительное выражение. Привязанная к своему креслу Павлина ушла в себя, спрятав лицо за свесившимися волосами. Лось, сменивший Обуха, шуровал во рту зубочисткой. Всякий раз, натыкаясь на провалы в ряду зубов, он мерил Антонова долгим, многообещающим взглядом.

Антонов его игнорировал. Он знал, что сумеет освободиться и даже вооружиться, так что гигант и его подручные не представляли собой такой уж грозной опасности. Хуже было другое. Подполковник сомневался, что Темногорскую удастся заставить отменить операцию силой. Даже под пытками она может согласиться, а потом передать террористам закодированный приказ выключить охлаждение.

Как же быть? Что делать Антонову, когда руки у него будут развязаны, а охранники Темногорской поменяют земное существование на какое-то иное, наукой не доказанное? Поверят ли ему террористы, когда он займет место за компьютером Темногорской, надев на себя ее наушники с микрофоном? Голос-то его будет преобразован, но дело не в голосе. Дело в правильных словах. В условных фразах, которые будет необходимо произнести. Как их выведать?

«Тщеславие, — напомнил внутренний голос. — Играй на ее тщеславии».

— Жаль, что я не успел поговорить с вами на отвлеченные темы, — сказал Антонов. — Вы удивительная женщина. Любовь к музыке, поэзии и в то же время такое доскональное знание технических деталей… Не подумайте, что я пытаюсь вам льстить. Это искреннее восхищение. Вам удалось осуществить почти безупречную операцию.

Темногорская уставилась на него, как сова на воробья.

— Почти? Почему почти?

— Ну, выражаясь военным языком, вы допустили огромные потери личного состава, — пояснил Антонов. — Ведь ваши люди, которые забаррикадировались на станциях, обречены на смерть.

— Мои люди? Их нанимал Шамиль. Я их никогда в глаза не видела. И то, что они согласились умереть за какую-то там идею, это их проблемы. Быть может, их и не убьют. Если президент не вздумает валять дурака, они сдадутся и получат свои пожизненные сроки.

— За пособничество международному террористу по прозвищу Шамиль, — пробормотал Антонов.

Темногорская довольно улыбнулась:

— Вы ухватили самую суть, мой милый друг… Нет, не так. Мой милый враг. О моем существовании эти несчастные фанатики даже не подозревают.

— Хитро! Мне бы такая схема и в голову не пришла.

— Да, господь не обделил меня разумом.

Видя, что толстуха вся сияет от комплиментов, Антонов забросил пробный камушек:

— А что если вы случайно перепутаете коды? Исполнители всполошатся и отключат охладительную систему?

Темногорская посмотрела на него взглядом профессора, принимающего экзамен у студента, сморозившего невероятную глупость.

— В отличие от вас, — отчеканила она, — у меня ничего не происходит случайно. И только последний идиот смог бы перепутать такие элементарные коды.

На всякий случай Антонов решил не углубляться в эту тему. Он и так знал достаточно. Докладывая, захватчики произносили одну и ту же стандартную фразу: «От объекта номер такого-то, старт, Белла». А что если заменить старт финишем? Тогда приказ об отбое будет звучать так: «Объекту номер такому-то, финиш, Белла».

Прислушавшись к своей интуиции, Антонов понял, что в его рассуждения вкралась какая-то ошибка. Да, Темногорская сказала, что коды элементарны, но она слишком изобретательна, чтобы отказать себе в удовольствии придумать дополнительную хитрость. Угадать бы какую. И ничем не выдать себя, пока руки не окажутся свободны.

Каждый раз, когда Темногорская переключала внимание на компьютер, Антонов бросал алчные взгляды на рукоятку револьвера, торчащую из рыжей замшевой кобуры. Лось спал, уронив тяжелый наждачный подбородок на богатырскую грудь. Павлина пребывала в том полуобморочном состоянии, которое охватывает птиц и зверушек в присутствии крупных хищников.

Антонова подмывало начать действовать прямо сейчас, но он понимал, что разумнее потерпеть. У сумасшедших (а назвать Темногорскую нормальной не поворачивался язык) настроение переменчиво. Приступы болтливости сменяются у них периодами тяжелой подозрительности. Наступившее молчание вполне могло означать, что Темногорская жалеет об излишней откровенности. В таком случае нужно усыпить ее бдительность. Да и самому вздремнуть не помешает.