Читать книгу "Мерперт Н.Я. Из прошлого: далекого и близкого. Мемуары археолога - Николай Яковлевич Мерперт"

глубина в материке около 2 м. Удалось проследить темно-красную прослойку и следы перегнившей бересты, на которых и лежал погребенный — на спине, головой на северо-северо-восток. У ног погребенного стоял раздавленный землей горшок. Вся поверхность покрыта орнаментом. Сосуд оригинален, но как форма его, так и основные элементы орнаментации, несомненно, связаны с керамикой полтавкинских погребений, причем с наиболее ранними ее формами, сохраняющими еще древнеямные традиции и вместе с орнаментацией свидетельствующие о генетической связи между последовательными ступенями развития бронзового века лесостепного Заволжья.

Раскопки кургана №1 у села Хрящевки, поздний бронзовый век

Остатки погребального дома в кургане №1

Находка сосуда в погребении «Крестового Кургана» при тождестве обряда погребения всех трех курганов у Светлого Озера позволила уточнить датировку всей этой оригинальной группы, поскольку совмещение их показателей свидетельствует о несомненной преемственности между древнеямными погребениями и описанными курганами светлоозерской и подобных ей групп. Вместе с тем последние приобретают и новые черты, позволяющие говорить о полтавкинской культуре, в свою очередь явившейся одним из компонентов срубной культуры Среднего Заволжья. Открытие наиболее раннего этапа этого достаточно сложного и многокомпонентного процесса явилось определенным вкладом в общее развитие проблематики бронзового века степного и лесостепного Поволжья.

До сего времени мои описания памятников срубной культуры Среднего Поволжья касались лишь погребальных памятников, поскольку погребальный обряд и инвентарь (прежде всего, керамика) наиболее информативны для определения культурной принадлежности и хронологии памятников. Поселения значительно реже и в гораздо большей мере подвержены разрушениям. Но, все же, ряд их остатков был открыт нашей экспедицией и в отдельных случаях может быть отнесен к наиболее информативным памятникам всей срубной культурно-исторической области.

Значительно менее стационарно довелось мне работать в смежных Среднему Поволжью областях. К югу от него — в степях Нижнего Поволжья — я сменил К.Ф. Смирнова на посту начальника Сталинградской экспедиции в 1957 году, за два года до ее завершения. Предварительно, в 1956 году, по окончанию Куйбышевской экспедиции я по приглашению нашего ведущего кавказоведа Е.И. Крупнова принял участие в рекогносцировке на значительной территории Северного Кавказа — от Грозного до Кисловодска. После этого мы отравились в Махачкалу и посетили некоторые из дагестанских экспедиций. Я был поражен и фантастической красотой Кавказа, и поразительными археологическими его богатствами, а также тесными связями северокавказской и степной проблематики. Последняя, естественно, серьезно заинтересовала меня в ходе исследования памятников срубной культуры Среднего Поволжья, а для выяснения ее корней весьма благодатным оказался «сдвиг к югу» в степное Поволжье — от Мелекесса до Прикаспия — т.е. в пределы тогда еще фактически не изученной, но лежащей в основе всего дальнейшего развития юга Восточной Европы от Западного Причерноморья до Прикаспия древнеямной культурно-исторической области. С ее памятниками я впервые соприкоснулся в 1957 году у села Быково и хутора Красная звезда, где совместно с В.П. Шиловым продолжил широкие раскопки древнеямных курганов, начатые К.Ф. Смирновым и введшие меня в сложнейший процесс первичного освоения степных пространств, сложения простейших форм подвижного скотоводства, а следовательно, специфического варианта «неолитической революции», взаимодействия с древнейшими раннеземледельческими центрами. Именно в Нижнем Поволжье и Предкавказье сложилась одна из основных зон соприкосновения и взаимодействия раннеземледельческого и степного миров, сыгравших столь значительную роль в исторических судьбах Евразии. Вместе с тем, изучение того же взаимодействия неизбежно влекло за собой его расширение за счет охвата новых регионов, новых форм связей, втянутых в этот процесс.

Эта важнейшая проблематика, которая стала для меня основной на 50-е и 60-е годы, территориально выходит далеко за пределы Нижнего и Среднего Поволжья, но именно последнее явилось главным импульсом для соответствующих моих исследований. Предшествующие разделы посвящены, за редким исключением (Быково, Красная звезда, Светлое озеро), памятникам срубной культуры — наиболее поздней и развитой, я бы сказал, финальной для степных и лесостепных культур, возникших на подоснове древнеямной культурно-исторической области, где наиболее сильны были южные, юго-западные и юго-восточные компоненты. Но в эпохи среднего и позднего бронзового века, с распространением производящих форм хозяйства и формированием вторичных его центров на широких территориях и Центральной, и Южной Европы, и западной Азии, положение резко усложнилось. Определяющее воздействие в том же лесостепном Поволжье имели уже не только южные импульсы, но и ряд прочих — от центральноевропейских до западноазиатских. Результатом их воздействий (а точнее взаимодействия) явилось формирование ряда сложных и многокомпонентных феноменов. Одним из наиболее значительных явлений такого рода была абашевская культура позднего бронзового века с первоначальным центром сложения в чувашском правобережье Поволжья, распространившаяся на ряд районов Волго-Донского междуречья и Южного Приуралья. Определенная территориальная разобщенность охваченных регионов и нерегулярность исследований обусловили некоторые разночтения, касающиеся ряда основных проблем этой культуры: места и времени ее сложения, основных компонентов соотношения территориальных групп, путей распространения, связей с окружением в указанных регионах.

Открыта культура была еще в 1925 году замечательным поволжским археологом В.Ф. Смолиным, раскопки ее памятников вели в 1926-1927 гг. П.П. Ефименко и П.Н. Третьяков, далее — после длительного перерыва — в 1945 году О.А. Кравцова-Гракова, в 1947 и 1949 гг. — М. Акимова, во второй половине прошлого века — А.Х. Халиков, А.Д. Пряхин, О.В. Кузьмина, Н.Я. Мерперт. Отдельная и заметно удаленная от Чувашской, но поразительно сходная с ней группа открыта К.В. Сальниковым на Южном Урале. Ныне памятники, связанные с абашевской культурой, стали известны на огромной территории, в местах, разделенных сотнями километров. Под Воронежем и под Челябинском, на Средней Волге и в Приуралье были открыты могильники, отдельные комплексы, наконец, единичные находки, связанные с все более усложнявшейся абашевской проблемой. Возник ряд сложных аспектов, касавшихся территории и характера распространения абашевских памятников, степени их сходства, основных компонентов, связей с фатьяновской, среднепетровской, срубной культурами. Дискуссионными оставались даже вопросы основной территории и выделения собственно абашевского комплекса на ней. Традиционным эталоном культуры оставались чувашские памятники, но число их было невелико, а расположение разрозненным. В.Ф. Смолиным в 1925 году было исследовано 11 погребений, О.А. Кривцовой-Граковой в 1945 году — 17 погребений, П.П. Ефименко и П.Н. Третьяковым в 1926-1927 гг. у деревень Тауш-Касы, Катергиной, Тебе-Касы и др. — наибольшее число (несколько десятков), М.С. Акимовой в 1947-1949 гг. у Тауш-Касы и Катергиной — 25 погребений. Все это составляет очень небольшой процент памятников, разведанных на территории Чувашии, концентрирующихся в определенных районах севера республики и