Читать книгу "Мой одесский язык - Татьяна Соломатина"

Фамилиё моё

– Соломатина? – воззрилась на меня из-под очков строгая пожилая тётя в форме на первом паспортном контроле – на том, что до регистрации и досмотра. Всё очень строго в крохотном одесском аэропорту.

– Да, – лениво пробасила я. Ах, мол, опять эти радости узнавания, автографы, всё такое. А я так устала, устала, устала…

– Очень знаменитая фамилия! У нас тут женщина была, Соломатина. Давно. Старенькая уже, но все её боялись. Мать-командирша. Воевала. Всех в железном кулаке держала. А потом на работу шла – у нас тут вокруг белым днём никого не дозовёшься, а она затемно всегда приходила. Дали по голове, сняли ондатровую шапку. До смерти дали по голове. Умерла. Ондатровая шапка. Воевала. Очень знаменитая фамилия. Проходите…

Я потащила подбоченившегося было мужа к рентген-транспортеру и металлоискательной рамке.

Регистрация прошла безболезненно. Молодые ребята за стойкой не знали об ондатровой шапке.

– Соломатина? – воззрился на меня из-за стеклянной перегородки на таможенном паспортном контроле сидящий строгий дядя средних лет в форме.

– Да, – бесстрастно ответила я. С таможенниками я всегда разговариваю бесстрастно. Таможенники не любят страстей.

– Очень знаменитая фамилия… Отдохнуть-то хоть успели? – вдруг человеческим голосом поинтересовался стоящий (да, в будке их было двое) строгий дядя средних лет в форме.

– Да-да, я знаю про шапку… Отдохнуть не успела, – так же бесстрастно призналась я.

– Про какую шапку?.. Как вообще? – уточнил сидящий.

– Про ондатровую… Да нормально всё.

– Одесса изменилась? – прищурился стоящий.

– Изменились двенадцать километров от «Лондонской» до аэропорта. Из двенадцати они стали ста двадцатью. Судя по стоимости, – вздохнула я. – А муж ещё и на чай дал, хотя я ему сказала, что в этот счёт включен и чай, и кофе, и сауна с бабами.

Сзади, за красной линией, уже столпилась небольшая очередь. Муж, уже прошедший таможенников, нервно вышагивал невдалеке.

– Проблемы? – окликнул он.

– Да нет, просто беседуем, – ответил ему стоящий таможенник.

– С вашей женой, – пояснил сидящий.

– А почему вы спросили про «успели отдохнуть»? Люди же в Одессу обычно только отдыхать и летают, – я подала голос, пока муж не наговорил чего-нибудь лишнего.

– У нас тут написано, что вы писатель, к нам – в командировку, – строго сказал сидящий.

– А моя жена вас читает, – ещё строже сказал стоящий. – Была на Дерибасовской, автограф взяла. А что вы знаете про ондатровую шапку?

Я им рассказала.

– Точно! Помню! – хором воскликнули оба. – Действительно, знаменитая тётка была.

– Отдайте жену, – сварливо потребовал муж из-за красной линии.

– Не отдадим! – сказали таможенники опять хором. – Подпишите! – Сидящий вытащил откуда-то «Большую собаку».

– Кому?

– Мне.

Написала: «Вам! Самому доброжелательному и разговорчивому таможеннику, встреченному мною за годы странствий. Дата. Подпись: однофамилица знаменитой тётки, Соломатина».

Меня отпустили, с улыбкой глядя вслед.

Вот теперь живу и мучаюсь – не то правда, что у них там всё отмечено, в базах данных, не то действительно у таможенников жёны – книголюбки. А больше всего мучаюсь из-за того, что человек может убить человека из-за ондатровой шапки. Ондатра ондатру вот из-за шапки никогда не убьёт.

На правах послесловия

Загоняй бэбехи тчк хапай Севу зпт катись немедленно тчк Эдя.

«Продавай всю домашнюю обстановку. Бери Севу, немедленно выезжай. Эдуард».

Телеграмма, отправленная в двадцатых годах прошлого века ещё тогда не классиком советской поэзии Эдуардом Багрицким из Москвы жене в Одессу. Сева – сын Всеволод, разумеется, Багрицкий.

Одесса – врождённое хроническое неизлечимое заболевание.

Какими бы длительными ни были ремиссии, обострение непременно наступит. Спровоцировать его может что угодно, даже такой, казалось бы, незначительный раздражитель, как участие в «Уроке одесского языка» в магазине «Москва», Тверская, 8. И всё – привет! Каскадная реакция запущена. Процесс расцветает стремительно, симптомы уходят медленно. И даже такая мощная терапия, как написанная книга, результативна лишь очередным временным облегчением. Никак не полным выздоровлением. Насколько долгой и стойкой ремиссией – прогнозам не поддаётся. Только закончишь рукопись, только нальёшь себе стакан за очередное окончание всегда непростого для тебя течения «одесского обострения»… До рта не успеешь донести – звонок. Первый час ночи! Суббота превращается в воскресенье! А тут звонок! От издателя.

– Я в Питере. У них нет камбалы. Я в Питере, в ресторане «Одесса-мама». Только открылся, и у них нет камбалы. Но я не потому. В Питере «Одесса-мама», понимаешь?

– Понимаю. «И нет камбалы…» И понимаю, что первый час ночи. С субботы на воскресенье. Тебе повезло, что я ещё не сплю. Потому что я только что закончила рукопись «Моего одесского языка». И налила себе за это выпить.

– Так и я о том же. У них нет камбалы, но у них нужно провести презентацию твоего «Моего одесского языка»!

– …

Чтоб ты, Одесса, уже была здорова!

Выпиваю. Понимаю, что ночь меня ждёт бессонная. Я буду читать и править, читать и править, читать и править. И полного выздоровления от «одесского синдрома» у тех, у кого в паспорте, в графе «место рождения» написано: «ГОР. ОДЕССА», не наступит никогда. Ну что ж, боишься дифференцирования личности? Интегрируй пространство!

БЕССОННИЦА[21]

Если не по звёздам – по сердцебиенью

Полночь узнаешь, идущую мимо…

Сосны за окнами – в чёрном оперенье,

Собаки за окнами – клочьями дыма.

Всё, что осталось!

Хватит! Довольно!

Кровь моя, что ли, не ходит в теле?

Уши мои, что ли, не слышат вольно?

Пальцы мои, что ли, окостенели?..

Видно и слышно: над прорвою медвежьей

Звёзды вырастают с кулак размером!

Буря от Волги, от низких побережий

Чёрные деревья гонит карьером…