Читать книгу "Путь искупления - Джон Харт"

– Он получил то, чего заслуживал.

– Но я сделала выбор, – произнесла Ченнинг. – Младший был хуже, поэтому я отделала его сильнее. Одиннадцать пуль. Это была я. Мой выбор. И как вы теперь можете говорить, что никакого ада нет?

– Нельзя смотреть на это таким образом!

– Я почти не сплю, и вовсе не из-за того, что сны такие страшные. Это из-за той первой секунды, когда я просыпаюсь, из-за этого одного мига, в который я ничего не помню.

– Мне знакома эта секунда.

– Но сразу за ней тут следует и другая, так ведь? Еще одна секунда, и все опять наваливается с такой силой, будто тебя похоронили заживо. Ложась спать, я с ужасом жду этой второй секунды. Мне всего восемнадцать, и я уже такое натворила…

– Что «такое»? – Голос Элизабет стал звучать жестче, поскольку сейчас требовалась жесткость. – Ты спасла мне жизнь. Ты спасла нас обеих!

– Может, нужно кому-нибудь рассказать…

Она имела в виду полицию, своих родителей, психолога… Неважно кого.

– Нельзя никому рассказывать, Ченнинг. Ни в коем случае.

– Я пытала их.

– Не смей произносить это слово!

– А так мы могли бы сказать, что это была самооборона.

Лица Ченнинг коснулся проблеск надежды, но никто из присяжных не сумел бы до конца понять того, что там действительно произошло. Им самим надо было оказаться там, самим увидеть Ченнинг, голую и чумазую в неверном свете свечи, увидеть кровь, капающую у нее с пальцев, увидеть ее изломанный рот, следы укусов на коже…

Восемнадцать выстрелов…

Пытка…

Судебный процесс заставит ее пережить все это снова и снова, на публике и под протокол. Элизабет достаточно часто доводилось бывать на судебных разбирательствах по делам об убийствах и изнасилованиях, чтобы понимать всю мощь их разрушительной природы. Давать показания приходится днями и неделями, и процесс выпотрошит из девушки все то чистое и невинное, что в ней еще оставалась. Это запятнает ее на всю жизнь, пусть даже если ее вдруг каким-то чудом оправдают.

Элизабет как наяву могла представить себе речь обвинителя. «Восемнадцать выстрелов, дамы и господа. Не три, не четыре и не шесть! Восемнадцать пуль, нацеленных так, чтобы причинить максимальную боль, чтобы карать и мучить…» Ее станут преследовать, словно затравленного зверя, поскольку в головах у всех засядет только одно: политическая подоплека всей этой истории да жуткие фотографии.

– Обещай мне, Ченнинг. Поклянись, что никогда никому не скажешь.

– Я не знаю, кто я.

– Не говори такого.

– А можно мне лечь с вами?

– Делай что угодно. – Элизабет обняла ее, давая волю эмоциям. – Все, что угодно.

Она отвела Ченнинг в угловую спальню, уложила на большую кровать с левой стороны. Никакой крутой девчонки не осталось – ни гнева, ни притворства, ни уязвленной гордости. Они были просто теми, кто сумел выжить – сестрами, и, как сестры, без лишних слов забрались в одну и ту же постель.

– Ты плачешь? – тихонько спросила Элизабет.

– Да.

– Все будет хорошо. Я обещаю.

Ченнинг потянулась к ней и положила два пальца на спину Элизабет.

– Так ничего?

– Все нормально, лапочка. Давай спи.

Это прикосновение, наверное, помогло, поскольку Ченнинг действительно заснула; поначалу поверхностно, а потом стала дышать медленно и ритмично. Элизабет чувствовала близость девушки, тепло ее кожи. Ощущала неподвижность этих двух пальцев, и ее собственное дыхание расслабилось.

Ноющее сердце замедлило бег.

Карусель остановилась.

12

Бекетт терялся в догадках, как помочь напарнице. Элизабет не просто испытывала боль, но и полностью замкнулась в себе. Такой страдающей он ее еще никогда не видел. Обычно она была полноправной хозяйкой в своем деле. Касалось ли оно уличных разборок или политики – вообще во всех решениях, которые только приходится принимать копу. Ей уже не раз случалось делать трудный выбор, и она справлялась с этим без всяких рефлексий, уверенно и непоколебимо. Даже мужчины, с которыми она встречалась, всегда словно находились в тени ее незыблемого чувства собственного «я». Это она устанавливала правила и задавала тон – объявляла, когда это начнется и когда закончится. Некоторые думали, что в жилах у нее течет ледяная вода, но Бекетта это не обманывало. Факт был в том, что многое она воспринимала гораздо острее большинства других, но прекрасно умела это скрывать. Это настоящее искусство выживания, ценное качество; но то, что случилось в том чертовом подвале, лишило ее этого преимущества напрочь. Теперь она превратилась буквально в ходячий нерв – каждый кусочек открыт на всеобщее обозрение, и Бекетт терялся в догадках, как ее можно защитить. Удержать подальше от тюрьмы. Удержать подальше от Эдриена. Это если говорить о самых очевидных вещах.

«А как насчет всего остального?»

Было уже довольно поздно, когда он остановил машину возле дома, которым владели родители Ченнинг. Ему не полагалось находиться здесь – адвокаты достаточно четко дали это понять, – но правду о том, что произошло в подвале, знали лишь два человека, а Лиз отказывалась говорить.

Оставалась девчонка.

Проблема заключалась в том, что отец ее был богат, обладал множеством связей и надежно укрылся за стеной из законников. Даже копы из полиции штата не сумели ее преодолеть. Вообще-то это был один из самых больших вопросов. Почему девушка упорно молчит? Адвокаты заявляли, что это будет для нее чересчур травматично, и, наверное, в чем-то были правы. У Бекетта у самого дочери. Он прекрасно все понимал и сочувствовал.

«Но все же…»

Он присмотрелся сквозь густо заросший деревьями сад – разглядел камень, кирпич и желтоватый свет. С отцом Ченнинг ему уже доводилось встречаться несколько раз сразу после исчезновения девушки. Конечно, не полный говнюк, но больно уж любит менторскую присказочку «послушайте-ка» – типа: «а теперь послушайте-ка меня, детектив». Но это могло объясняться просто беспокойством отца за дочь, а Бекетт не собирался осуждать человека за то, что тот старается защитить семью. На его месте он делал бы то же самое. Ради жены. Ради детей. Если им будет грозить что-то действительно серьезное, он порвет на клочки весь город.

Вырубив мотор, Бекетт прошел по загибающейся дугой подъездной дорожке к переднему крыльцу. В воздухе висел запах гари. Музыка, которая просачивалась сквозь стекла, резко оборвалась, когда он позвонил в дверной звонок. В наступившей тишине стал слышен треск цикад.

Дверь открыла мать Ченнинг.

– Детектив Бекетт! – Она была в дорогом платье и выглядела откровенно заторможенной.

– Миссис Шоур… – Та оказалась миниатюрной и симпатичной, слегка выветренной версией своей дочери. – Простите, что так поздно вас беспокою.