Читать книгу "Трупный цветок - Анне Метте Ханкок"

Шефер посмотрел на них по очереди.

– Чем бы ты ни зарабатывал на жизнь, Стефан, должно быть, дела идут неплохо, раз ты можешь позволить себе юридическую консультацию не кого бы то ни было, а «Орлеффа и Плесснера».

– Молчи, – снова сказал адвокат своему клиенту.

– Ну и вообще, немного забавно, что тебя представляют люди Йоханнеса Моссинга, тебе так не кажется? Старые коллеги Кристофера Моссинга?

– Да, обалдеть как забавно, – иронично сказал Плесснер. – А теперь не могли бы вы покинуть помещение? Я должен поговорить с клиентом наедине.

– Я уже закончил с ним. – Эрик Шефер встал. – Могу сообщить, что ваш клиент обвиняется в покушении на убийство журналиста Элоизы Кальдан и что мы также подозреваем его в убийстве журналиста Ульрика Андерсона при исполнении им своих служебных обязанностей.

– Спасибо за информацию. До свидания. – Плесснер кивнул на дверь.

Уже взявшись за дверную ручку, Шефер обернулся.

– Я пришлю сюда представителя судмедэкспертизы.

Плесснер с удивлением посмотрел на Шефера.

– Для чего?

– Сделать отпечаток подошвы вот этой обуви. – Шефер показал на пумовские кроссовки Стефана. – Очень похоже, что она сорок первого размера, а это плохо для вашего клиента по двум причинам. Во-первых, отпечаток такой обуви был обнаружен на месте убийства Ульрика Андерсона.

Плесснер громко фыркнул.

– А во-вторых?

Шефер открыл дверь.

– Пфф. Вы же знаете, что говорят о мужчинах с маленькими ступнями.

32

Днём Герда зашла домой к Элоизе, чтобы собрать ей сумку чистой одежды. Пара трусов, толстовка, легинсы, Элоизины любимые зелёные кроссовки и джинсовая куртка. Она принесла одежду в больницу и спросила, не нужно ли остаться.

– Нет-нет, иди спокойно. У меня всё прекрасно, – сказала Элоиза, и это была практически правда.

Чувствовала она себя сносно. Горло больше не болело так, как будто его пропустили через мясорубку, а голова уже не казалась тяжёлой, как шар для боулинга. Врач выписал её, потому что она пообещала провести следующие несколько дней дома в постели.

Но Элоиза боялась идти домой одна. Нет, не боялась – ей бы не хотелось, чтобы её обвинили в боязни. Но она просто не хотела идти в свою квартиру одна.

Не сегодня. Не сейчас.

Шефер позвонил и сказал, что мужчину, который напал на неё, обвиняют также в убийстве Ульрика.

В убийстве.

Предчувствие Элоизы оправдалось. Ульрика убили. Это сделал тот же человек, который напал на неё.

Эта мысль потрясла её.

Шефер сказал, что над ним был суд и что судья приговорил его к тюремному заключению. Но был ли он единственным, кто намеревался её убить? Не было ли других, которые затаились, выжидая момент, чтобы напасть, когда она ослабит бдительность? Сможет ли она когда-нибудь снова почувствовать себя в безопасности?

Должна ли она отказаться от расследования?

Элоиза пошла в ванную с сумкой, которую принесла Герда, и с радостью скинула с себя больничную одежду. Она опустила руки под холодную воду, бежавшую из крана, и умыла лицо. Посмотрела в зеркало.

«Подними голову, – сказала она себе. – Держи спину ровнее, соберись!»

Спускаясь в лифте на первый этаж, она почувствовала, как засосало под ложечкой, когда подъёмный механизм пришёл в движение. Каждый раз, когда двери открывались, в замкнутое пространство железной кабины заходили всё новые и новые пациенты, все одетые в больничную форму. Некоторые с кислородными масками или передвижной капельницей, другие с большими опухолями на шее или лице, почечники с желтоватой кожей и отекшими ногами и маленькая лысая девочка, которая тепло улыбнулась Элоизе.

Элоиза улыбнулась в ответ, но вышла из лифта с чувством, что никогда не верила в какого бы то ни было бога меньше, чем в эту минуту.

Она быстро прошла приёмный покой и выбежала через большую дверь навстречу распахнутому серому утреннему небу, и её волосы разлетелись от сильного порыва ветра.

Мартин ждал её, как и обещал. Элоиза подошла к машине и села на переднее сиденье.

– Привет!

Он наклонился и поцеловал её.

– Готова ехать домой?

– Да, – сказала Элоиза. – Ещё пять минут назад не была готова, а сейчас – да.

Они ехали с открытыми окнами через мост Фреденсбро в сторону её дома. За несколько дней листья на деревьях стали оранжево-коричневыми, а в воздухе появилась свежесть, которой не было на прошлой неделе. Хрупкость.

Наступила осень.

Они припарковались перед розовым кустом у входа в её дом, и, пока они поднимались наверх, Мартин всё время держал её за руку.

Элоиза открыла дверь в квартиру и огляделась.

– И не скажешь, что тут что-то произошло, – сказала она. – А ещё здесь красивее, чем обычно бывает.

– Герда всё вымыла и прибралась.

Элоиза заметила большой букет фиолетовых цветов на обеденном столе. Она подошла и прочитала открытку, которая стояла там же. Это было пожелание скорейшего выздоровления из редакции, подписанное Карен Огорд, Бётгером и другими её коллегами.

Элоиза слегка улыбнулась. Затем убрала открытку и огляделась.

– Нету моего ковра, – она показала на голый деревянный пол под журнальным столиком, где раньше лежал марокканский берберский ковёр с синим орнаментом.

– Да, – Мартин обнял её, – к сожалению, он больше ни на что не годен.

– Его выбросили?

– Да.

– Почему?

Он смотрел на неё, почёсывая щёку.

– Ты действительно хочешь это услышать?

– Да, – сказала Элоиза. Она ничего не помнила с того момента, как оказалась на диване под ногами этого человека, и до тех пор, пока не очнулась в Королевском госпитале рядом с Мартином, держащим её за руку. – Мне нужно это услышать. Мне нужно знать, что произошло.

– Хорошо, – сказал Мартин и повёл её на кухню. – На ковре была кровь, поэтому его выбросили.

– Его кровь?

– Да.

– Как ты попал сюда в ту ночь? Почему ты вообще здесь оказался?

Элоиза села за кухонный стол.

– Когда мы с тобой поговорили по телефону, я решил поехать к тебе.

Мартин открыл холодильник и достал бутылку газировки.

Он взял стакан с полки над раковиной и наполнил его.

– Вот, попей. Тебе нужно пить.

Элоиза с неохотой взяла стакан.

– Ты приехал сюда, говоришь?

– Да. Потому что… я знаю, что ты боишься сближаться с людьми, что тебе трудно доверять мне. Но нас связывает что-то, тебя и меня, разве нет? Что-то настоящее?