Читать книгу "Опечатки - Терри Пратчетт"

Помню, как-то после школы я весело копался в коробке, когда дверь внезапно распахнулась и вошел человек, который очень старался – это было очевидно даже мне – не выглядеть как полицейский в гражданском. Он злобно ткнул в меня пальцем и сердито спросил у хозяйки, чудесной старушенции:

– А этот что здесь делает?

Она радостно потрясла перед ним свеженьким экземпляром «Чужака в чужой стране» Хайнлайна (таким я и был) и ответила:

– Honni swarky marley ponce, Джеффри.

Он ее явно не понял, но, к моему удивлению, согласился. Если вы не знаете французского, это переводится примерно как «Позор тому, кто дурно об этом думает». Шах и мат. Я полагаю, она была достойным человеком и хорошим другом мальчику, которого считала своим единственным законным покупателем. Она никогда не пыталась продать мне что-нибудь с верхних полок и не предлагала мне тонкие конверты, которые, когда думала, что я не вижу, вручала насупленным вороватым любителям грязных плащей, страшно смущенным моим присутствием. В те времена я думал, что в конвертах лежат совсем новые и поэтому дорогие фантастические журналы (дошло до меня примерно через год, когда многое уже изменилось).

Она была вдовой. Кажется, я так и не узнал ее имени. В каком-то смысле она стала одним из моих наставников, поскольку становление автора требует разных удобрений, и я нуждался в этом, потому что не работал в школе, а школа не сработала для меня.

Это была хорошая школа с обычными для тех дней учителями: были среди них энтузиасты своего дела, вдохновенные творцы, реликты военных времен, неумелые насмешники и, конечно, сумасшедший, которого все мальчишки очень любили.

Мои соученики тоже были совершенно обычными. Большинство из них твердо нацелилось на экзамены А-уровня и хорошую работу, некоторые явно попали сюда случайно, был хулиган, был странный мальчик и был смутьян, место которого занимал я.

Это было самое злосчастное время, это было… ладно, давайте на этом остановимся. Это было самое злосчастное время, потому что я был смутьяном. Представьте себе: в Хай-Уикоме медленно тянулись шестидесятые, а директор школы считал себя несгибаемым противником всего шестидесятнического.

На самом деле большинство детей просто хотели получить свой аттестат. И я тоже. Но, принеся в класс журнал «Мэд», я стал плохо влиять на остальных. Я! Ребенок, который столько времени проводил в библиотеке, что ему приходилось долго моргать, чтобы снова приспособиться к дневному свету. Я был очень удивлен. Надо сказать, что в журнале «Мэд» в те времена печатались очень неплохие и наблюдательные пародии на бродвейские шоу, часто с толикой безвредного политического юмора. Директору это казалось подрывом устоев общества. И его общество действительно было под угрозой. Но мне просто нравился журнал. Как-то раз меня поймали с журналом «Прайват ай», что опять же было признано преступлением. На самом деле я был дружелюбным, хотя и слишком разговорчивым мальчиком, который очень любил читать и даже не имел пластинок Боба Дилана (этим я выделялся среди других). Наверное, Гарри Уорд был хорошим учителем, но вот директором – не слишком хорошим. По крайней мере, он никак не мог понять, что подростки – это просто, ну, подростки, и мало у кого из нас действительно были проблемы. Все мы носили с собой складные ножи, которые куда удобнее точилок, если вы много чертите – а мы чертили. Я помню только один случай, когда нож использовали в драке. Это был тот самый странный мальчик, который вскоре ушел из школы. Но Гарри совершил классическую ошибку тирана, разглядев бунт в самом невинном проступке и проступок в самом невинном поступке – или вообще на пустом месте. Помню мальчика – здесь я буду называть его Чарльзом, – которому не повезло родиться с добрым характером и ртом, который сам собой складывался в улыбку. Помимо этого, у него было только одно выражение лица – сдержанное непонимание, когда улыбка приносила ему неприятности. Но в школе царила атмосфера подозрительности, и его считали либо клоуном, либо наглым дураком. Влияние Гарри поставило его в сложное положение.

Будучи идиотом от природы, я постоянно сталкивался со школьным хулиганом, потому что я предпочитал разрешать конфликты словами, а он кулаками. Мой школьный друг любит вспоминать, как я вышел из себя, разбежался и ударил хулигана в живот так сильно, что он упал и раскроил себе голову об железную каминную решетку. После этого я стал для него невидимым, и проблемы исчезли. Школьный кодекс чести гласил, что если речь не идет об убийстве, взрослые не привлекаются.

Недавно один мой одноклассник рассказал, что после моего ухода (это случилось раньше, чем ожидалось), он, шестиклассник, разговаривал с директором и узнал, что тот страдал от последствий пережитого во время Второй мировой войны и, в частности, поэтому был так скор на расправу. Ну не знаю.

Теперь я знаю, где он побывал, и могу посочувствовать, но что я мог сделать тогда? Я был в лучшем случае шутом, а жестокость директора вытащила на поверхность то, чего раньше не было. Но я благодарен ему за то, что он укрепил меня в решении уйти из школы, не сдавая экзамены А-уровня – раньше это казалось немыслимым. Я знал, что хочу стать писателем. Я выиграл конкурс в «Панче» и продал два рассказа в научно-фантастические журналы. Но будучи сыном своих родителей, я провел некоторые исследования и понял, что шансы зарабатывать писательством на жизнь были равны нулю, а журналисту в газете платили каждую неделю. Еще в школе, присматриваясь к должности главного библиотекаря, я написал редактору местной газеты «Бакс фри пресс» и спросил, будет ли у них в следующем году вакансия. Он мгновенно ответил, что не знает насчет следующего года, но прямо сейчас она есть.

Спасибо Гарри Уорду – в субботу я поехал на встречу с редактором, а в понедельник вернулся в школу, сдал учебники и вышел через дверь, предназначенную для гостей и старост. Чудесное ощущение. Школа может быть довольно жалким местом. Гарри подтолкнул меня к этому решению, публично заявив, что я не стану старостой – пост, который традиционно получали главные библиотекари. Узнал я это нечестным образом. Каждый четверг я убирал библиотеку и реставрировал книги, и это был акт чистой злобы. Пост старосты хорошо выглядит в резюме. Он бы мне пригодился. Но Артур Черч, редактор «Фри пресс», принял меня на работу прямо на собеседовании. Кажется, он сказал: «Мне нравится ваше упорство, молодой человек». Действительно ли он это сказал? Это на него похоже. Но не забывайте, что я писатель и бывший журналист и подсознательно считаю, что любая фраза только выиграет, если ее немного подправит специалист. Кажется, Дуглас Адамс однажды сказал, что если ты говоришь о себе так часто, то сам перестаешь понимать, насколько некоторые вещи реальны.

Работа журналиста-стажера в середине шестидесятых мало отличалась от рабства. Ты мог жить дома, и тебя не пороли. Иногда я работал семь дней в неделю, включая большинство вечеров. Конечно, субботы, особенно летом, тоже редко бывали выходными. Ходили слухи о мифическом звере под названием «отгул», но я редко встречал его до более поздних этапов карьеры. Я был подмастерьем, настоящим подмастерьем, отцу даже пришлось подписать за меня договор ученичества, выглядящий совершенно по-средневековому. По этому договору я запродал свою душу на три года, а в ответ меня обещали научить основам, хитростям, неприличным анекдотам, подозрительному фольклору и клише местной новостной журналистики. Если твоим младшим редактором становился Джонни Хоув, ты быстро узнавал все неприличные анекдоты, поскольку Джонни достался удивительно извращенный ум, который был ему необходим. Младший редактор, во всяком случае, в местной газете, обязан различать малейшую двусмысленность. В самом ли деле некий корреспондент однажды прислал репортаж об устроенной Женским институтом выставке цветов и прочих плодов сельского хозяйства, где упоминался голый мужчина, который пронесся по проходу «трогая булочки, пока его не поймали в районе яиц»? Джонни, как две капли воды похожий на пожилого Стабби Кея, сказал мне это, твердо глядя прямо в глаза. Наверняка соврал. Любой писатель должен уметь различать двусмысленности, как лесник должен замечать браконьеров. Но не стоит пренебрегать хорошо продуманными двусмысленностями. Я сам однажды сотворил трехсмысленность. Полагаю, за достойные деньги мы бы справились и с четырехмысленностью.