Читать книгу "Ее зовут Тьма - Келли Китон"

Она уже поняла: он вожделеет ее и никакого спасения от него нет. Вот он протягивает к ней руку и неторопливо задирает подол ее туники до самых бедер. Она не может противиться ему, она перед ним совершенно бессильна, а этот некто, нависший над ней, бормочет ей на непонятном языке слова утешения. Он, очевидно, облечен властью такого сво йства, что женщина т решается даже поднять на него глаза. Вероятно, лицезреть его означает верную смерть.

Мои кулаки сами собой сжимаются, а тело цепенеет и немеет.

В самой глубине моего существа медленно зарождается яростный вопль, порожденный гневом, несправедливостью и страхом. Он рвется прочь из горла, и в нем звенят и безысходность, и отрицание.

Из крохотного темного закутка, где обитает, мое собственное сознание, я постигаю, что случилось со жрицей. Однако я отказываюсь принимать в себя ее переживания, и, несмотря на могущество ясновидящих останков Алисы Кромли, неимоверным усилием воли заслоняюсь от них. Я оберегаю свой рассудок от видений изнасилования, той несчастной, вспышками проносящихся в моем мозгу.

И вот все кончено.

Жрица остается лежать на цветных плитах пола, по которому разметались ее серебристого оттенка волосы. Скорченное тело женщины сотрясают рыдания, а ее белоснежная туника спереди по подолу запятнана кровью.

Мой гнев крепнет, распаленный столь мучительным зрелищем в моем воображении. Горло перехватывает, и я чувствую, что мои глаза и щеки мокры от слез.

Новая, вспышка — и передо мной уже другая картина.

Я слышу голос — слишком знакомый. От него по спине бегут мурашки.

Афина.

Ее голос я знаю, но не язык. На этом языке говорил с жертвой насильник. Та же чужестранная речь, но на этот раз не прикрытая лживым успокоением. Образы так и мелькают в моем сознании. Слова Афины справедливы, но они изобличают ее жестокость. Неверие исподволь просачивается в меня, номере того как я проникаюсь чувствами потрясенной женщины, которую повергают в ужас слова богини, а в глубине души зреет дурное предчувствие. Богиня обвиняет ее в бесчестии, в осквернении храма Афины, этого святого места.

Глубоко уязвленная ее упреками, смятенная, убитая горем жрица бросается к ногам богини, которую привыкла любить и почитать с раннего детства и которая теперь отвергла ее.

Я вижу происходящее глазами той обреченной: только ступни Афины и подол ее туники. Смертным воспрещается лицезреть божественные черты.

Вот когда зарождается проклятие. Слова, злобно изрыгаемые Афиной, по-прежнему мне непонятны, но ошибиться невозможно. Воздух вокруг потрескивает от пронизавшей его первозданной энергии, которая обволакивает женщину, треплет ее тунику, вздымает длинные пряди… Впредь и волосы, и глаза, и вся ее красота станут приметами ее падения; отныне мстительная, вздорная и ревнивая богиня обратит неправедный гнев на свою ни в чем не повинную, безмятежную служительницу.

Сначала обесчестили, а теперь и прокляли.

Женщина вдыхает воздух, зараженный могуществом слов Афины, и вскрикивает. Его живые вибрации проникают сквозь ее кожу, в плоть и кости, уродливо трансформируя их и пропитывая ядом. Гортанный первобытный крик едва не разрывает женщине горло, и мое дыхание пресекается. Я ощущаю ту же жгучую боль, хотя понимаю, что ко мне она не имеет отношения. Жрица хватается за живот и, пригнувшись к мозаичному полу, извергает на него содержимое своего желудка. Боль затемняет ей зрение: она ничего более не видит, только чувствует жжение под волосами. Кожа на ее голове рвется и растрескивается. Несчастная нащупывает там огромные волдыри, и вдруг что-то начитает, немилосердно жалить ее в пальцы. Она ощущает непонятные укусы — снова и снова, пока видение не заволакивается спасительной тьмой.

«Дыши», — приказываю я себе. В грудной клетке затравленно бьется сердце. Его неистовые удары отдаются во мне боем ритуального барабана.

Очередная вспышка переносит меня от беломраморного храма в какую-то мрачную пещеру, где мерцание свечей отбрасывает тени на темные стены. В гулкой пустоте слышны охи и крики той самой жрицы. Очевидно, она сильно страдает…

А потом тьму оглашает крик новорожденного. Молодая мать, еще не отошедшая от родовых мук, невзирая на тяжкое сердцебиение и слабость во всем теле, преисполнена решимости спасти ребенка. Надо уйти от него. Совсем уйти. Она льет горючие слезы, сердце ее разрывается с каждым мгновением все больше, и каждый миг для нее — лишь новый шаг к мысли о том, чтобы покинуть свое дитя.

Другого пути нет.

Она скрывалась много месяцев, и скоро они разыщут ее. А когда это случится, они не пощадят младенца, рожденного от смертной женщины и бога.

Вот она кладет младенца на порог сельского домика, и я слышу собственный стон. Он достигает моих ушей даже сквозь дурман видений.

А потом женщина убегает прочь. Ее сердце вот-вот выскочит из груди, ноги совсем ослабели, и по ним стекает из лона теплая сукровица, но слезы по щекам струятся еще обильней. Она обречена. Спасение ребенка подточило ее силы несравнимо больше, нежели угрозы Афины или поступок того бога.

Она возвращается в пещеру, в крохотный закуток, где ее дитя, ее дочурка впервые увидела свет, и ногтями расцарапывает землю, чтобы зарыть послед и скрыть все улики рождения ребенка. Затем она ложится в засаде, словно дикий зверь, поджидающий охотника. Больше она не станет прятаться, она не намерена ни убегать, ни вступать в схватку.

На этот раз она позволит отсечь себе голову, ведь именно этого жаждут ее преследователи. Она слишком устала и исстрадалась, чтобы бороться дальше.

Неизвестно, сколько дней и ночей пришлось ей пролежать на холодных камнях пещеры, но, почуяв присутствие чужака, она вмиг очнулась и насторожилась. Ее бьет дрожь, и она чувствует, что чудовище, заключенное в ней, уже проснулось. Женщина нащупывает рядом огарок свечи и кремень и зажигает фитиль. На стенах пещеры пляшут и корчатся тени, указывая женщине на воина, облеченного в доспехи. Он подкрадывается все ближе, одной рукой сжимая эфес короткого меча, а другой вздымая круглый щит и загораживаясь им от света свечи.

Тени на стене сближаются.

Женщина, заслышав знакомое шипение — самый ненавистный для нее звук, — склоняет голову. Скоро, совсем скоро шипение утихнет.

Воин взмахивает мечом.

Резкая боль в затылке исторгает у женщины тихий вскрик. А потом наступает облегчение. Наконец-то она свободна — от своего проклятия, от чудища, поселившегося внутри ее. Она приветствует смерть, обнадеженная воспоминанием о дочурке, которую лишь недавно баюкала у своей груди.

— Ари!

Я лежала на каменном полу, мотая головой из стороны в сторону и стукаясь затылком о твердые плиты. Кто-то сильно потряс меня за плечи.

— Ари, черт побери, дыши давай!

Судя по голосу, это Себастьян. «Дыши…» Зачем? Мне и так прекрасно. И вообще все прекрасно… Так сладко спится… Я снова поуютнее устроилась в цепенящей тьме, где было так тепло дремать.