Читать книгу "В Обители Крыльев - Мари Бреннан"

То был один из множества вопросов, задать который я, слабо владея драконианским, не могла. Пришлось ограничиться внешним осмотром, для коего в предшествовавшие дни никак не находилось времени. Память о нескольких мьяу, препарированных нами с Томом в Лам-це Ронг, подсказывала, что плечевая артерия крыла у них расположена не так, как у дракониан, – она тянулась вдоль особого углубления в кости, где ее нельзя было нащупать пальцами. Приподняв изучаемого мьяу, я обратилась к Рузд:

– Они закрывают… это? Это, в крыльях, как вы?

Рузд поняла вопрос и повертела головой (жест, означавший, что ответ – ни да, ни нет).

– Нет, не как мы. Они закрывают… их часть? А по весне…

Крылья она держала слегка расправленными, улавливая тепло костра, и теперь, постучав когтем по перепонке, сделала вид, будто бросает что-то наземь.

На ощупь перепонка крыла мьяу не казалась ни особо теплой, ни особо холодной: по зрелом размышлении, температура ее примерно совпадала с температурой воздуха. Единственным теплым местом была передняя кромка крыла, словно только там и сохранялось еще кровообращение.

– Они линяют! – изумленно выдохнула я, глядя на мьяу во все глаза.

Но, стоило мне потянуть за крыло, зверек негодующе взвыл и вывернулся из рук. И, вероятно, правильно сделал: позже, наблюдая за дракой двух соперничавших стай мьяу, мне довелось увидеть, как одна из особей начисто оторвала перепонку крыла другой. То же самое по незнанию, чисто случайно, вполне могла сделать и я. Мьяу действительно линяют с приходом весны, сбрасывая старые перепонки и отращивая новые. Для хозяев-дракониан это весьма неудобно, поскольку в период линьки от мьяу нет никакого прока, да и с течением зимы пользы от них все меньше и меньше: в силу данной особенности, позволяющей легче переносить холода, зверьку легко получить повреждение крыла, даже не почувствовав. Из-за этого они значительно теряют в подвижности.

Я без особого воодушевления попыталась изловить еще одного мьяу, но те не пожелали об этом и слышать, а я слишком устала, чтобы настаивать на своем. Рузд наблюдала за сим процессом, не говоря ни слова, но, стоило мне угомониться, спросила:

– Зачем ты обо всем этом спрашиваешь?

Еще никогда в жизни я не была столь скверно подготовлена к ответу на сей вопрос. Разъяснять подобные материи и на родном-то языке нелегко, а на драконианском я едва могла связать законченное предложение, если дело не касалось яков. Куда ни сверни – тут же упрешься в границы лексикона.

– Это… мое дело. Моя работа, – после долгих раздумий ответила я. – Я… занимаюсь узнаванием? Как занимаюсь узнаванием ваших слов…

– Азкант, – подсказала Рузд.

Оставалось только надеяться, что это слово действительно означает «изучать». Да, оно, бесспорно, являлось глаголом, однако в прошлом я нередко, полагая, что спрашиваю о вещи вполне определенной, впоследствии обнаруживала, что Рузд, поняв мои расспросы превратно, пополнила мой лексикон совсем не тем словом.

– Я… изучаю мьяу, – сказала я. – И других… зверей.

До этого я даже не сознавала, что в моем словаре до сих отсутствует слово, означающее драконов вообще. Что и неудивительно: других драконов, кроме мьяу и самих дракониан, в Обители не имелось. В следующий же раз, когда мне представится возможность для рисования, нужно изобразить ряд драконов иных пород – горных змеев, пустынных драконов, кецалькоатлей – и посмотреть, найдется ли у Рузд слово, охватывающее всех их разом. Вполне возможно, нет. Быть может, ее древние предки и создали достаточно разновидностей, чтобы для них потребовался обобщающий термин, но здесь, в Обители, он с немалой долей вероятности мог выйти из употребления и забыться.

Тем временем Рузд все еще оставалась в недоумении.

– Как ты пасешь яков, – пояснила я, – так я изучаю зверей. Это моя работа.

Яснее выразиться было бы невозможно, однако мой род занятий так и остался для Рузд загадкой. Как и в Лам-це Ронг, и на Кеонге, и в Мулине, в Обители не имелось ни университетов, ни научных обществ, ни даже ученых-одиночек, стремящихся к новым знаниям вне зависимости от их практической пользы. С тем же успехом я могла бы сказать, что моя профессия – летать на луну в пушечном снаряде; подобное в той же мере лежало бы вне пределов ее понимания. Для дальнейших объяснений не оставалось ни сил, ни желания. Оставив этот разговор, мы улеглись спать и изо всех сил постарались поскорее уснуть.

* * *

Наутро я не смогла бы расстаться с одеялом ни за какие блага в мире, если бы не понимание, что в движении станет теплее. Рузд тоже держалась вяло, и мы, по молчаливому согласию, оставили наши пожитки, как есть: если следующая ночь будет не лучше минувшей, пещера нам еще пригодится, а если все-таки лучше… что ж, относительно удобный ночлег, до коего не нужно далеко идти, тоже не помешает.

Покинув палатку, мы разделились и начали поиски. Окрестная местность была не столь сурова, чтобы кому-либо из нас грозила опасность – в противном случае яки навряд ли забрели бы на склоны Аншаккар. К несчастью, нас привели сюда вчерашние зрительные наблюдения, но не следы. Оставалось одно: поделить местность на два участка и искать в надежде наткнуться на новые свидетельства их присутствия.

Пожалуй, не окажись ночь столь студена, Рузд послала бы меня в направлении, противоположном собственному, однако в тот день ее мозг действовал куда медленнее обычного.

Рассудив, что для начала неплохо бы оглядеть окрестности с высоты, я двинулась вверх, к гребню небольшого хребта. Можете оценить, как действует на человека жизнь в Мритьяхаймах: я совершенно искренне сочла сей хребет «небольшим», хотя на родине подобная прогулка считалась бы крайне нелегкой. Но я, ежась от холода, увязая в снегу, шагала наверх, как хингезский автоматон, пока не приблизилась к гребню. Здесь меня отыскали лучи утреннего солнца, и я, словно нежный цветок, робко отгибающий краешек лепестка, дабы убедиться, что ему ничто не грозит, рискнула несколько расправить плечи.

Ранее в данной главе упоминалось, что лишь понимание, сколь тяжело спутницам переносить постоянный холод, не позволяло мне с головой погрузиться в страдания и жалость к самой себе. Так вот, этому также немало помог вид, открывшийся сверху.

Сказки о тайном, укромном горном парадизе можно услышать в любом уголке Мритьяхайм. Природа сего парадиза варьируется от места к месту: в одних краях считается, будто это обитель богов, в других – что там находят приют души умерших, а кое-где (хотя об этом я узнала только впоследствии) полагают его последним оплотом некоего забытого, затерянного идиллического общества. Не стану утверждать, что Обитель – парадиз в истинном смысле слова: ничего божественного или идиллического в ней, конечно же, нет… но красоты ее я отрицать не могу. Отсюда, с гребня хребта, я могла охватить взглядом ее всю – от окружившего котловину кольца гор до величавого пика Аншаккар над головой, от скалистых утесов до реки, исчезающей в крутом ущелье, от укрытых снежными шапками деревьев до ровных земель, где после таяния снегов, по-видимому, зазеленеют поля. Вокруг простиралась страна чудес, волшебная сказка из снега и льда, и красота ее была столь величественна, что я на несколько благословенных минут совершенно забыла о холоде.