Читать книгу "Хтонь. Человек с чужим лицом - Руслан Ерофеев"

— Господа, рекомендую себя, прошу беречь меня, я грамоту мало разумею, за мое воспитание батюшка заплатил четыре рубли медью!

В день собственной коронации, в Пасху 1797 года, Павел пожаловал Аракчееву баронский титул. В течение четырех последующих лет милости сыпались на новоиспеченную светлость словно из рога изобилия. В 1799 году император назначил Аракчеева командующим всей артиллерией и пожаловал ему графское достоинство, даровав фавориту герб с девизом: «Без лести предан». Ненавистники Аракчеева, в которых благодаря своему невыносимому характеру он никогда не испытывал недостатка, тут же переиначили его: «Бес, лести предан». Знать бы им, какому бесу он был предан на самом деле…

А по ночам на удачливого царедворца глядело из мутной зеленой глубины старинного зеркала женское лицо, бледное и прекрасное. Глядело, глядело, глядело… Этот холодный лик одинаково мог принадлежать и сказочной ундине, и мраморной богине вроде тех, что украсили залы нового аракчеевского имения Грузино[39], пожалованного ему государем вкупе с окрестным селом, девятнадцатью деревнями и двумя тысячами душ крепостных…

Фаворит нового государя скупал бесценные статуи, фарфор, старинные полотна и как паук тащил сокровища в свое гнездо. В числе прочих редкостей попался ему однажды странный перстенек с тусклым треснувшим пополам камнем — невзрачный, но видно, что весьма старинный. Владелец безделушки, нищий французский аристократ из тех, что бежали в холодные русские снега от смертельных ласк мадам Гильотины, божился, будто то ли его предок привез вещицу из Крестовых походов, то ли какой-то потомок доблестных крестоносцев подарил ее кому-то из его пращуров, — по-французски Аракчеев разумел весьма худо, да особенно и не вникал в угодливое лопотание оборванца-лягушатника. Просто ему понравилась безделушка, и он ее купил. Недорого, кстати. И с тех пор никогда не расставался с игрушкой, коя неизменно украшала сиятельный мизинец. Всесильный царедворец полюбил смотреть по ночам, как блики свечей играют на профиле загадочного Зверя — то ли волка, то ли пса, — искусно вырезанном на камне рукой давно умершего мастера, и подолгу любовался причудливой игрой света, думая о чем-то своем…

Безграничная власть (а именно такая дана была Аракчееву Павлом) порождает безграничную жестокость. Тяжелый нрав и руку царского фаворита не раз ощущали на себе и солдаты, и офицеры, и даже старшие командиры. Жалобами и челобитными на распоясавшегося сатрапа можно было в течение месяца отапливать весь Зимний дворец. Но царь безоглядно верил своему временщику. А тот озверел окончательно, вырывая усы у рядовых и раздавая пощечины офицерам. Однажды так обматерил заслуженного суворовского ветерана полковника Лена, что тот вернулся домой, зарядил два пистолета и отправился разыскивать Аракчеева. Не найдя его, старый георгиевский кавалер пошел и застрелился, оставив записку, в которой обвинил в своей смерти царского фаворита. Об этом случае доложили Павлу, и фавор сменился ледяной холодностью государя.

Ревностная служба отнимала много времени и сил. Теперь царская опала обернулась вынужденным бездельем. Тогда Аракчеев с наслаждением окунулся в разврат. В окрестностях Грузина он скупал у обедневших соседей-помещиков крепостных девок, которые покраше. Вскоре гарем из курносых рабынь занял целое крыло аракчеевского поместья. В похоти этот человек так же не знал удержу, как и в военной муштре.

Повадился сиятельный граф ездить в местный Спасо-Чуфыринский женский монастырь, знаменитый своим строгим укладом и чудотворными реликвиями. На подворье святой обители находился пруд, из коего однажды стало необходимым откачать воду. Когда это было сделано, один из работников упал без памяти, а прочие бросились бежать куда глаза глядят, забыв про причитающуюся им плату. Дно осушенного водоема оказалось сплошь заваленным останками новорожденных — как костями, так и свежими, разлагающимися младенческими трупиками. Таковы были тайные плоды визитов его сиятельства к благочестивым монашкам. Разумеется, никакого расследования произведено не было, и пруд быстренько затопили вновь. Но долго еще всплывали со дна маленькие косточки…

* * *

Дюжина нагих молодок переминались с ноги на ногу, стыдливо прикрывая дланями срамные места, но полные перси здоровых крестьянок упруго рвались на волю из клетей непослушных пальцев. Девкам было стыдно стоять вот так вот, в чем мамка родила, перед разодетым в золотое шитье господином. Но их, понятное дело, никто особо не спрашивал.

Раззолоченному франту с непомерно большой головой, которую он держал чуть набок, не было ровным счетом никакого дела до душевных терзаний крепостных девок. Ловким жестом опытного крепостника он заглядывал в рот очередной девице, проверяя сохранность зубов, словно норовистой кобылке на базаре. Затем ухваткой профессионального рабовладельца тискал и подымал вверх перси — не обвисшие ли? Наконец, удовлетворенный осмотром, махал дланью, украшенной перстнем с большим темным камнем, и благосклонно цедил очередной прошедшей отбор кандидатке:

— Ступай наособицу стер-р-рва… Следушшая!

Жертва сластолюбивого крепостника, стыдливо потупив очи, порскала вглубь сарая, к своим уже отобранным для любовных утех товаркам. На ее место тут же вставала новая девка. А потом еще и еще. Сладострастный оскал золоченого франта сверкал «зубами Ватерлоо», заменявшими природные, утерянные на государевой службе.

Зубы те были непростые. В битве при Ватерлоо погибло более 50 тысяч представителей всех народностей Европы — страшная по тем временам цифра, учитывая весьма малую населенность европейских стран. Мародеры рылись в карманах изодранных мундиров, выискивая все мало-мальски ценное, но главной их добычей были человеческие зубы — сырье для зубных протезов. Если до этого подобный товар брали у висельников, приговоренных к смерти преступников или просто оскверняли могилы, выкапывая из них мертвецов и выдирая у тех зубы, то теперь ортопедический рынок был просто наводнен превосходными зубами молодых здоровых мужчин, павших в великой битве. Трагедия века надолго обеспечила сырьем дантистов Старого и Нового Света, а «зубы Ватерлоо» стали своеобразным брендом, знаком качества. Правда, есть ими все равно было невозможно — при еде зубы мертвецов, вставленные в пластинку из слоновой кости, вынимали и жевали деснами. Но все же косметическую функцию эти протезы выполняли исправно. Их обладателям еще повезло по сравнению, например, с гражданами Древнего Рима. Те, правда, могли изымать зубы у рабов помоложе да поздоровее. Но их нанизывали на проволоку, которую затем продергивали растерявшему зубы на пирах и симпосионах патрицию прямо через десну. После подобной зверской процедуры выживали не все — часто начинался сепсис, за которым следовала неминуемая смерть. В общем, «зубы Ватерлоо» были куда более гуманным вариантом.