Читать книгу "Одно слово стоит тысячи - Чжэньюнь Лю"

Расставшись с Лао Чжанем, Ян Моси где только мог стал устраиваться поденщиком. Поначалу у него была мысль перебраться в Кайфэн, но теперь он смотрел на это предприятие иначе. Пока он не прошел через красильню Лао Цзяна и бамбуковую артель Лао Лу, у него еще была смелость направиться в неведомые края, но после всех этих перипетий такая перспектива его уже пугала, поэтому он решил задержаться в Яньцзине и до поры до времени попытать счастья здесь. Сначала он устроился грузчиком на городской товарный склад. Рассчитывались там сразу, но через полмесяца из-за неравномерного товаропотока ему пришлось оттуда уйти. Тогда он вспомнил свой опыт работы в красильне и стал разносить воду по уличным лавкам. Если он был востребован, еда у него появлялась, а если нет — ему приходилось голодать. Ночевать он по-прежнему приходил на товарный склад. И пусть в животе у него иногда и урчало, зато он обрел свободу. Ему больше не приходилось слушать наставления, поэтому он мог спать в свое удовольствие. Но едва у него появилась такая возможность, сон как рукой сняло. Напротив склада, где ночевал Ян Моси, стояла соевая лавка семейства Дуаней. Иногда Ян Моси поднимался среди ночи и все смотрел на ее раскачивающиеся на ветру фонари с иероглифами «Дуань» и «Соя». Поскольку Ян Моси не удалось поладить с Лао Чжанем, он мог запросто вернуть себе свое старое имя и снова зваться Ян Байшунем. Но тем, кому требовались его услуги в качестве носильщика воды, было совершенно без разницы, какое у него имя. А раз так, то зачем его было менять? Тем более что в свое время Лао Чжань так серьезно подошел к выбору его нового имени. В этом смысле Ян Моси было далеко до Лао Чжаня. К тому же все местные знали лишь его новое имя и окликали соответственно: «Моси, воды принеси!» Не будет же он каждому объяснять, что на самом деле его зовут не Ян Моси, а Ян Байшунь. Тут же, вспомнив про библейского Моисея, что вывел израильтян из Египта, Ян Моси прыснул со смеху, он никак не ожидал, что докатится до такого положения. Так, перебиваясь с риса на воду, он и не заметил, как подошел конец года.

В Яньцзине каждый раз в это время устраивали праздничные гуляния. Хотя гуляния на самом деле приходились на Праздник фонарей, который отмечали на пятнадцатый день после наступления Нового года, тем не менее все привыкли говорить «в конце года». В городе на улице Дунцзе жил некий Лао Фэн, который охотился на зайцев. Он ходил с самопалом в горы добывать зайцев, а потом шел на людный перекресток торговать копченой зайчатиной. Этот Лао Фэн уродился с заячьей губой. Кроме того, что он промышлял зайчатиной, он очень любил устраивать веселья. Поэтому каждый раз, когда в конце года в городе устраивались праздничные гуляния, все хлопоты по их организации ложились именно на него. Ежегодно он собирал больше сотни человек, которые наряжались в яркие костюмы, раскрашивали лица гримом, вставали на ходули и под звуки гонгов и барабанов вели карнавальное шествие через весь город. Ремесленники всех мастей в эти дни принимали совсем иной облик: кто-то превращался в мифических или древних героев, например в Гун-гуна[54], Гоу-луна[55], в Чи-ю[56], Чжу-жуна[57], в Вэнь-вана[58], Чжоу-вана[59], в Да Цзи[60]… Другие наряжались в вымышленных персонажей типа Сунь Укуна[61], Чжу Бацзе[62], Ша Уцзина[63], Чанъэ[64], Янь-вана[65] и подчиненных ему стражников-бесов. Были там и любители опер, переодетые на манер героев разных амплуа, включающих мужские и женские роли, кроме того, там были «разрисованные лица», «комики» и «престарелые герои». Обычно праздник продолжался семь дней — с тринадцатого по двадцатое число по лунному календарю. В грядущий Праздник фонарей Лао Фэн снова собирался поставить весь город на уши. Однако в этом году ситуация складывалась несколько иная. Например, когда начальником Яньцзиня был Лао Ху, того вообще не интересовало, что происходит в городе. Будучи заядлым плотником, он с головой уходил в любимое дело и оставался в стороне от праздника. Потом место начальника занял Сяо Хань. Он успел просидеть на своей должности лишь полгода, после чего был разжалован главой провинции Лао Фэем, но праздник он застал. Сяо Хань любил, чтобы все было чинно-благородно, как, например, его выступление с речью перед внимательной аудиторией. Поэтому устроенные горожанами бесчинства он воспринимал не иначе как хаос. Едва на чистых улицах начало твориться черт знает что, Сяо Хань, чтобы не наглотаться пыли, прикрыл нос платочком и заметил: «Если хотите понять, что такое простонародье, то вот оно перед вами, собственной персоной». Тогда же он еще больше озадачился необходимостью обустройства школ. У нового начальника Яньцзиня, Лао Ши, отношение к народным гуляниям было совсем другим, нежели у Лао Ху или Сяо Ханя. Он не то чтобы любил беспорядки, но беспорядки беспорядкам — разница. Разумеется, он был против бесчинств в обычной жизни, но карнавальные шествия он воспринимал не как хаос, а наоборот, как идеальный порядок. Кстати, именно поэтому ему так нравились сценические постановки. Разумеется, народные гуляния от них отличались: если в театре играло лишь несколько актеров, то в народных гуляниях количество актеров переваливало за сотню. И тут уже речь стоит вести не про порядок. Если весь народ преображается и никто не остается в стороне от карнавала, то можно сказать, что в Поднебесной царит мир и согласие. Когда подошло время праздника, Лао Ши распорядился, чтобы начиная с тринадцатого числа лунного месяца его кресло установили прямо на мосту через реку Цзиньхэ, и теперь, облачившись в добротное пальто с лисьим мехом, он взирал оттуда на праздничные пляски горожан. В театре, что был устроен в церкви Лао Чжаня, продолжали показывать усийскую оперу, но Лао Ши на время ее забросил, посвятив себя новому развлечению. Народ, заметив такое внимание со стороны начальника уезда, тоже поменял свое отношение к празднику: теперь каждый день, едва начинало светать, город наполнялся звуками гонгов и барабанов, по обоим берегам реки начинались карнавальные пляски, а среди зрителей яблоку негде было упасть. К вечеру тут запросто можно было насобирать три корзины потерянных в толпе башмаков. В этот первый по лунному календарю месяц, когда на улице, казалось бы, еще стояли холода, Лао Фэн со своими ряжеными устроил в городе настоящую весну. Народ на карнавале резвился до седьмого пота. Даже Лао Ши, который день-деньской просто сидел на мосту в своем кресле, не чувствовал ни холода, ни голода. Вместо того чтобы во время обеда возвратиться в управу и отдохнуть, он довольствовался горячими пирожками, которые готовили тут же на празднике. Но на третий день гуляний случилось одно происшествие. Причем началось-то все, можно сказать, на пустом месте — заболел хозяин мелочной лавки, Лао Дэн, который исполнял роль Ямараджи[66]. Лао Дэн держал магазин с мелочными товарами под названием «Лучший среди лучших», его дочь звали Дэн Сючжи, но для домашних она была просто Эрню. В прошлом году из-за того, что в разговоре она перепутала ухо с мочкой, расстроилась свадьба ее однокашницы Цинь Маньцин с Ли Цзиньлуном. Пришлось Цинь Маньцин выходить замуж за старшего брата Ян Моси, Ян Байе. И вот у этого Лао Дэна, который еще вчера был здоров как бык, сегодня утром так сильно скрутило живот, что он буквально загибался от боли. Сначала он решил, что во всем виноваты глисты, и позвал традиционного врачевателя Лао Чу. Лао Чу пощупал его живот и заключил, что дело не в глистах, а в переплетении кишок. А на свете нет ничего более страшного, чем какое бы то ни было переплетение, в общем, дело дрянь. Врач выписал ему снадобье, которое могло либо благополучно расправить кишки, либо отправить пациента на тот свет. Тут от очередного приступа Лао Дэн потерял сознание, а его родные стали плакать и причитать. Когда на улице собрались все участники карнавала, распорядитель Лао Фэн вдруг узнал про болезнь Лао Дэна. Эта новость свела его с ума. Но только беспокоился он не из-за Лао Дэна, который был на грани жизни и смерти, а из-за того, что, оставшись без Ямараджи, они не могли начинать карнавал. Казалось бы, на что могло повлиять отсутствие всего одного человека при таком количестве участников? Но Лао Фэну это казалось настоящей трагедией. Он считал, что одинаково важна каждая из ста ролей, и что ни одну из них нельзя взять и убрать, поскольку одно выпавшее звено тут же разрушает всю цепочку представления. К примеру, если выпадал Ямараджа, тут же оставались не у дел черти, над которыми он должен был устраивать судилище. А если так, то из царства мертвых следовало убрать и всех остальных, поскольку те оставались без своего владыки. Ну а если упразднить и царство мертвых, и царство живых, оставив лишь героев легенд и опер, то вряд ли им окажется под силу управление всем миропорядком. Поэтому Лао Фэн отдал распоряжение временно прекратить действо, а сам принялся за срочные поиски нового Ямараджи. Но только как его найдешь на скорую-то руку? К кому он только не обращался: и к мастеру бамбуковых изделий Лао Вану, и к башмачнику Лао Чжао, и к изготовителю уксуса Лао Ли, и к продавцу груш Лао Ма. Все они не то чтобы не годились на эту роль и не могли появиться на подмостках, просто они или в принципе не любили народных гуляний, как смотавшийся в Таншань Сяо Хань, или переживали, что участие в карнавале не лучшим образом скажется на их торговле. Поиски Ямараджи продолжались целое утро, праздник из-за этого задерживался, и Лао Фэн уже совсем сбился с ног. Но ладно бы переживал лишь один Лао Фэн, вместе с ним всей этой ситуацией обеспокоился начальник уезда Лао Ши, который в полном непонимании ожидал представления в своем кресле на мосту. Он отправил посыльного разузнать причину задержки, а также передать Лао Фэну следующее: «Пусть Ямараджа и пропал, представление все равно нужно начинать, да побыстрее, чтобы народ не ждал». Он также добавил, что поиски Ямараджи можно продолжить и во время карнавала. Однако Лао Фэн никак не мог согласиться на такие условия. Временно отложив поиски актера, он поспешил на мост, чтобы лично доложить Лао Ши всю серьезность сложившейся ситуации. В итоге Лао Ши отделался шуткой: