Читать книгу "Не жизнь, а сказка - Алена Долецкая"

Мне понравилось, как она писала: легко, чуть наотмашь, по делу и без штампов. Познакомились. И правда, молодая, хорошенькая, коротко стриженная брюнетка, быстрая, хваткая. Фамилия симпатичная. Я решила её пригласить, выдержав сопротивление тогдашнего издателя, немца Бернда Рунге, который всё время хотел кого-то из тех, «что ему посоветовали».

В новом офисе было ещё не очень уютно, и я позвала её с мужем к себе на дачу на выходные. Поработали, поболтали, прогулялись («Никто в твоём посёлке не продаёт дачу? Я бы тоже хотела здесь…»). После их отъезда в гостевой спальне осталась неубранная кровать с валяющимся на полу одеялом и несвежими влажными полотенцами. Ерунда, в каком только виде у меня не оставался дом после иных гулянок! Но то близкие друзья, а здесь другое дело. Это была подсказка: «Человек может быть нечистоплотен с тем, кто ему помог и дал приют», — но я её не поймала.

Вечером того же дня ко мне зашла моя близкая старшая подруга и соседка по даче, профессор ВГИКа Полина Лобачевская. «Алёна, а кто эта девушка с глазами затаившейся змеи, что уезжала от вас днём?» — «Ну что вы, Полина, просто у неё чуть-чуть косоглазие. Она очень милая!» — «Ну-ну», — сказала Лобачевская.

В журнале мы работали с Кариной в слаженном тандеме. Мне было интересно с ней пробегаться по темам номеров, она была не по-московски пунктуальна, работу свою делала быстро и споро. Всегда с готовностью отправлялась на интервью к героям журнала, и у нас сложился такой метод: я брала её с собой, вела разговор, раскручивала собеседника, писала на диктофон, она была рядом, иногда вставляла пару фраз, никогда не мешала. Возвращаясь на работу, мы обсуждали, смеялись, горевали или радовались в зависимости от результата. Она отписывала интервью, я хвалила, правила и — в печать.

Меня всегда поражала острота её оценок людей. За закрытыми дверями моего кабинета уничижительное лезвие бритвы проходилось по разным персонам. Снаружи — она говорила прямо противоположное. «Наверное, это особое питерское социальное мастерство», — думала я.

Первые пара лет в Vogue были бурными и часто смешными. Иностранцы и их манера вести дела всегда обсуждались иронически. Я выступала по актёрской линии и пародиям, Карина — по линии сарказма. Обычная рабочая жизнь. Но друзьями мы не стали, даже по-девчачьи прошвырнуться по магазинам мне с ней не хотелось. Что-то не пускало.

Через год, сделав её своим замом (ну, пашет человек честно), я выдохнула. Главред — он с девяти утра до двенадцати вечера главред. С утра машешь крыльями и, как положено стрекозе, уменьшаешь численность кровососущих насекомых (это биологический факт, кстати!), ведёшь редколлегии, читаешь тексты, отсматриваешь фотографии, а после работы, на встречах с рекламодателями, размахиваешь полупрозрачными крыльями всех цветов радуги, вращаешь цветным брюшком и стрекочешь про потрясающий продукт этого самого рекламодателя.

По-прежнему ни одна страница журнала, ни один макет не уходил без моей визы, ни один фотограф или стилист близко не подходил к съёмке без обсуждения со мной. В какой-то момент мои московские друзья стали тихонько приносить слухи в стиле «Карина говорит, что делает сама весь журнал, ты в ус не дуешь». Ну раз, ну два, ну три. И что обидно, чистое враньё же.

Приглашаю Карину к себе в кабинет. Что за фигня?

— Ты с ума сошла!!!! — пламенно так говорит, обиженно.

— Я? Да никогда в жизни. Полная чушь.

— Знаешь, — говорю, — если тебе правда очень хочется, то вот оно моё кресло. Бери. Только давай без этой светской вони и грязи.

— Я?! Главный? Никогда и ни за какие деньги!! Это последнее, чего я хочу в жизни. Я вообще не понимаю, как ты всё это выдерживаешь.

Звучало очень убедительно.

Через полтора года она становится главредом журнала AD. Значит лукавила, говоря, что не хочет главного. Но я за неё порадовалась — хотела и получила. Славатегосподи!

Признаюсь, в Vogue стало повеселее, что ли, полегче. Народ прибывал работать отменный, иностранцы потихоньку стали отъезжать — русские учились быстро.

Ещё года через три на место ушедшей с позиции президента Condé Nast Россия австралийки Робин Хольт (не выдержала русских морозов!) приходит руководитель рекламного отдела Condé Nast Наталия Гандурина — и как бы ей в помощь назначают редакционным директором Карину. У-у-у-пс, выходит над моей головой навис двуглавый начальник!

Я отправилась к тогдашнему президенту новых рынков, Бернду Рунге:

— Поясни, кого мне теперь слушать? Начальники разрастаются — Анна Харви в Лондоне тоже редакционный директор. Карина теперь мой начальник? Ну, чтобы понимать.

— Ну нет, какой начальник, она — твой спарринг-партнёр.

— У нас теперь глянец боксом занимается?

Посмеялись — разошлись.

Сейчас я искренне поражаюсь своей беспечности и наивности. Ведь не клюнуло меня, не тюкнуло, не моргнуло мне: «Долецкая, просыпайся!» Куда там! У стрекозы столько дел, столько дел. В начале нулевых по стране растекается экономический жирный жир. В месяц делаем по 400–500 полос, пока пролистаешь рекламу в начале журнала, мышца вспотеет. Vogue встаёт на ноги красиво и прочно, подтягиваю в журнал великих фотографов, лучших стилистов, первоклассных моделей. И по ходу летаю на десятки показов мод в год, на встречи, юбилеи, бьюсь за обложки и редких героев — куда ж без них? — с последней истеричной неделей перед сдачей номера, как в первый раз, и всегда до ночи. Порхаю на всех парах. С удовольствием и хроническим недосыпом.

А ещё ведь никто не отменял бурное личное, друзей, романы, коктейльные платья и высокие каблуки.

И тут, как говорится, среди полного здоровья, на меня наезжает танком, нет, не танком, а начинает меня обстреливать из гранатомётного комплекса ХМ-25 приличной огневой мощи новоиспечённый президент русского Condé Nast Гандурина:

— Что?! Обложка с Дашей Жуковой? Запретить!

— Чулпан Хаматова будет сниматься только за деньги для её фонда? Никаких денег не дам!

— Собака в офисе? Корпоративный запрет!

— Разумничались в журнале? Интеллектуалок набрали в авторы?

— А ну отчёт ваших о последних разговорах по мобильному мне на стол!

Такое всегда звалось травлей. Я — к Карине.

— Ты ж редакционный директор, администратор по творческой линии, помогай, поясни…

— Ой, Алён, — кротко и с печальным кивком, — ну что я могу сделать? Это же Гандурина.

Моё двуглавое начальство дышало одним воздухом, ходило к общим врачам, в одни бутики и прачечные и как-то своим образом плотно дружило. Травля от Гандуриной продолжала набирать обороты, и доставалось не только мне. Через два года карающий меч упал на её шею: увольнение в один день. Гандурину увезли на «скорой».

Ко мне в кабинет приходит Карина:

— Какой ужас, что делать, кого назначат?!

— Думаю, тебя, — говорю.