Читать книгу "Дневник детской памяти. Это и моя война - Лариса Машир"

* * *

А голод-то еще почему такой был? Через нас гоном шла скотина в тыл. Из-под Орла, из-под Смоленска, из-под Тулы… Все поля были вытоптаны. Урожай в 41-м погиб. А в 43-м обратно шел скот – уже на освобожденные места. И трактора с комбайнами угоняли своим ходом. Только ничего не вернулось. Говорят, все сгинуло в распутицу. Мы сами в плуг запрягались…

Помню, до войны отец купил лошадь рыжую. Такая хорошая, на месте не стоит! Любил он ее, ленточками украшал.

Говорил – «не пропадем теперь!» Война пришла, колхозных лошадей на фронт взяли. А нашу рыжую мобилизовали на трудовой фронт. И загнали. Ну война ведь!

А в 44-м объявили мобилизацию сельской молодежи на строительство, заводы и транспорт. Приезжали в село агитаторы – нужны рабочие руки! Приехала я в Москву, в Бауманское депо. У меня было 5 классов, и я себе сама прибавила еще один, стыдно – 17 уже! А «кадровичка» говорит: «Давай, я тебе напишу 7 классов, и пойдешь учеником трамвай водить!» Освоила я быстро, и даже нос задрала от важности. Приглянулась я Лешке, слесарю из нашего депо, на Доске почета парень красовался. Он из-под Тулы приехал. Вот у них немец стоял. Когда на отца похоронка пришла, так он на фронт хотел сбежать, не вышло – пришли немцы. Но мальчишки им давали прикурить. Он бы вам рассказал про подвиги. Только рано он умер, в 48 лет. Остались мы с дочкой…

Я когда в Москву приехала, пошла искать улицу Моховую, где была приемная Калинина. Уж как мне хотелось там побывать после рассказов нашей мамы. Мне лет 10 тогда было. Дело в том, что моего деда-середняка – я его не помню – раскулачили. Все забрали. Ничего не осталось, кроме дома, где мама уже со своей семьей жила. То есть мы все там жили. И вот надумали наш дом большой, добротный под сельсовет забрать, «излишки» нашли. А нам, значит, на улицу. И тогда наша мама, Федосья Ивановна, взяв на руки Шурочку – самую маленькую и Ваню – ему лет 7 было, поехала в Москву к Калинину помощи искать. «Народный староста» выслушал маму и правда за нас заступился, он хорошо принял, написал бумагу, и дом нам оставили. Калинин даже угостил их булочками, а когда увидел, как Шурочка прячет вторую булочку, зажав подбородком, сказал: «А дети у тебя голодные». Мама ответила: «Главное, что не бездомные!»

До войны это было, уж быльем поросло, да не заросло в памяти…

Александр Тимофеевский, поэт, сценарист

Мне было 7 лет, когда началась война. И моя память многое сохранила, о чем сегодня могу рассказать…

Война застала меня в доме моей бабушки на Литейном проспекте, 15, в Ленинграде, навсегда любимом моем городе. Но я к тому времени успел не только родиться в Москве – в Лефортове на Госпитальном Валу, а еще и пожить у другой бабушки под Харьковом в городе Изюме. Через несколько месяцев, как известно, там хозяйничали немецкие войска.

В начале 41-го моя бабушка вместе со мной приехала в Ленинград к другой моей бабушке, и, таким образом, я совершенно случайно избежал жизни в оккупации, но попал в блокаду. Поскольку меня воспитывали совершенно замечательные бабушки, моя память, прежде всего, связана с ними! В общем, с бабушками мне повезло, а со временем моего детства…

* * *

Лет с 3–4 себя помню. Любимое место под столом, собираю из кубиков замки и слушаю очередного бабушкиного ученика. Она занималась с отстающими балбесами по русскому языку и литературе. Бабушка говорит: «Прочти-ка нам Лермонтова «На смерть поэта». Он говорит: «Погиб поэт невольник чести…» И замолкает. Я из-под стола: «Пал оклеветанный молвой». А если учесть, что ученики к ней приходили каждый день, и все повторялось, то мой литературный багаж возрастал день ото дня!

Моя добрейшая бабушка Юлия Васильевна Наседкина столько вложила в меня любви сердечной и любви к русской культуре! Помню, мне говорили: «Если ты будешь сегодня вести себя хорошо, то, может быть, тебе разрешат вечером посидеть со взрослыми за столом и послушать, что они читают!» Я, конечно, шалил, как все дети, но меня прощали и усаживали за стол, чем я очень гордился. Взрослые читали Пушкина, Гоголя. Когда стали читать «Вечера на хуторе близ Диканьки», я смеялся так, что даже падал со стула. И только много лет спустя я понял, все это делалось специально для меня…

* * *

А военных воспоминаний очень много! Мне кажется, я помню каждый день, прожитый в блокаде. Но мы приехали в Ленинград, когда до войны оставалось еще несколько месяцев. Я, семилетний, влюбился в этот необыкновенный город. Может быть потому, что мои родители коренные питерцы и это у меня в генах. Просто, когда я родился, папа работал в Москве, а мама была при нем, училась. И по семейным обстоятельствам, скажем так, и при наличии бабушек я детство провел с ними. Дело еще в том, что после моего рождения, в 30-е годы, род Тимофеевских, известный в Питере, серьезно пострадал. Глава семьи – Павел Ильич Тимофеевский, генерал санитарной службы, друг академика Бехтерева, окончивший военно-медицинскую академию, где и преподавал потом, – это мой дед по отцовской линии. Он прошел три войны: Русско-японскую, Первую мировую и Гражданскую, где стал военврачом Красной Армии. А 1 мая 37-го года его арестовали и дали 10 лет лагерей, скончался он в 43-м, в войну. Знаю, что помогал заключенным, лечил их. Кстати, когда пришли за его женой – моей бабушкой Еликонидой Васильевной, их дочь – моя тетя и сестра отца Екатерина Павловна пошла вместо матери. Те, кто пришел арестовывать Тимофеевскую Е. В., не обратили внимания на несовпадение отчества. И Тимофеевская Е. П. – выпускница Академии художеств и живописец три года жила на поселении. На момент моего приезда она уже вернулась и стала моим добрым ангелом-хранителем, любимым другом на всю жизнь!

Она писала замечательные стихи! А в то время из меня тоже сыпались рифмы. И тетя их записывала. Потом уже взрослый я ее спрашивал:

– Когда я писал лучше, тогда или сейчас?

Она с улыбкой говорила:

– Конечно, тогда!

Ее света и любви хватало на всех окружающих. Своих детей у нее не было, замуж она не вышла, знаю, что влюблена была в Ивана Бунина, они знали друг друга. В ранних рассказах Бунина я слышу ее речь…

* * *

А дом наш, большой доходный на Литейном, 15, где мы жили, стоит до сих пор. Только он теперь выглядит по-другому, в него дважды попала бомба и после войны его не полностью восстановили. А я слишком хорошо помню, что тогда случилось. Я сидел за столом и играл в «печати». Я сидел и шлепал на листах картинки – пограничника с собакой, солдатика, танк, самолет, какие-то еще рисунки. И вдруг меня взрывной волной кидает далеко в противоположную стену другой комнаты, я лбом врезаюсь и слышу вой воздушной тревоги, которой сначала не было! Она завыла потом – так бывало, что не успевали предупредить о налете. Никогда не забуду, как в раскол дома видны были разорванные обои, стулья, детские кроватки. Эта большая бомба, говорили – 500-килограммовая, по счастью не разорвалась. И там случилось невероятное! Наша знакомая каким-то чудом успела обхватить трех маленьких детей, с 5-го этажа до подвала пролетела за этой бомбой и все остались живы! Наш дом был похож на букву «п». Так вот бомба попала в то крыло, которое было прямо напротив нас. В 15 лет, через три года после Победы я написал: