Читать книгу "Хамам "Балкания" - Владислав Баяц"

Султан и великий визирь не стеснялись репутации, которой прежде в румелийских государствах пользовались османы, – жестокие завоеватели и плохие переговорщики. Но они поняли, что времена тоже меняются. И что к существующему ужасу, который они сеяли оружием, можно добавить переговорный процесс. Они признавались друг другу в том, что похвалы в адрес Мехмед-паши им весьма приятны. К тому же они пришли в Румелию для того, чтобы в ней остаться. И пребывали в ней достаточно долго для того, чтобы даже не возникал вопрос о сроках их ухода оттуда. Напротив, существовали планы проникновения в самое ее сердце. Завоеваниям не было видно ни конца ни края. Но великие походы и долговременные планы требовали перерывов и отдыха, различных подходов и решений, стратегии, которая вводила бы противника в заблуждение и держала его в постоянном напряжении даже тогда, когда перед ним не стояла в полной готовности огромная армия.

Для осуществления подобных планов Мехмед-паша им подходил идеально. Он мог быть тем самым, часто используемым и очевидным орудием, с которым было трудно бороться: данное слово могло обязывать, но не обязательно было исполнять его. Румелийский беглербег уже начал поднимать в цене империю: неверные желали иметь с ним дело, пытаясь сторговаться, а то и обмануть его. Но и Мехмед-паша не строил иллюзий. И он подобный подход использовал для тех же целей, но при этом рассчитывал на то, что победить должен лучший. Следовательно, ловкость могла одолеть проницательность. Поначалу этого Баице вполне хватало. Он еще не мог открыто признаться в том, во что в глубине души верил: в борьбе понятий «слово» – «меч» преимущество было на стороне «слова».

Ему не оставалось ничего иного, как при такой своей убежденности смириться и попытаться обуздать нетерпение. Он размышлял так: если окажется, что он на самом деле обладает способностями, за которые все прочие так или иначе ценят его, то эти способности он не утратит. И потому он должен поработать над теми чертами, которых, по мнению многих, у него нет, или же они в нем недостаточно развиты, или к которым он не питает особой склонности. А поскольку дело касалось особенностей поведения, которым можно обучиться, он решил сделать их новыми чертами своего характера. Может, кто-то и захочет обманываться насчет разнообразия своих способностей, но при этом не следует забывать, ради чего их стоит использовать, какой цели можно добиться с их помощью и каким из них нельзя давать полную волю. Он не хотел изменить себя. Это было невероятно трудным заданием: стать другим, сохранив себя.

Но ведь жизнь давно бросила его в эту жестокую игру! Как с одинаковой искренностью защищать два разных лица собственной личности перед самим собой и перед миром и при этом не чувствовать себя обманщиком, актером и лжецом? И при этом в самом деле не стать таковым.

Может, если только доказать, что различий не существует.

Глава X

Припоминаю свои долгие исследовательские и другие приготовления к написанию романа о друидах.

Во время одного из путешествий по бывшим кельтским землям Бретани исполнилась одна моя мечта. Но сначала о том, как эта мечта возникла…

Она возникла из связи музыки с архитектурой. Собственно говоря, когда рок-н-ролл считался главным современным и передовым направлением в музыке, параллельно с ним в шестидесятые и семидесятые годы прошлого века возникла еще одна особая музыкальная линия, которая тогда еще не имела названия. Формально она принадлежала к року, но была, скажем так, шире. Ее корни были в жестком индивидуализме отдельных музыкантов / композиторов и в их классическом музыкальном образовании (речь идет о людях, учившихся классической музыке в стандартных музыкальных школах и консерваториях). Первую линию представляли такие имена, как Донован, Боб Дилан… Другая, более интересующая меня в данный момент, закрепилась в музыке благодаря таким индивидуумам, как Иэн Андерсон, лидер группы «Jethro Tull». Его, как и группу «Gentle Giants» и тому подобные команды, чаще всего относили к направлению по имени симфорок. Это были люди, которые добросовестно и открыто пользовались в своих композициях классической музыкой. Само название направления, симфорок, говорило не столько о том, что напоминает эта музыка, сколько о том, что она в себе соединяет. Словом, это была, мягко говоря, композиционно-многослойная и в музыкальном отношении более требовательная музыка. Со временем в нее стали проникать элементы музыкального наследия различных культур, то есть не только и не преимущественно англосаксонские. Собственно, они дали жизнь тому, что содержало элементы народного творчества и позже выделилось в особое направление по имени world music, или этномузыка. Но тогда подобное течение еще не имело своего имени. В рок-н-ролле в то время преобладал единый музыкальный язык, который все еще недостаточно различал специфику отдельных музыкальных культур.

В нюансах таких музыкальных слияний появлялись голоса разнообразных композиторов, которые все вместе образовывали богатый и счастливый творческий период. Это было время, когда, наслаждаясь, «соревновались» создатели и слушатели этой музыки. Побеждать было необязательно. Единственно важным было достижение высокой степени счастья.

Но вернемся к связи между музыкой и архитектурой.

В Белграде есть несколько концертных залов для так называемой серьезной музыки. Есть и филармонический зал, правда, очень маленький. Но есть старый зал, который стал одним из символов города. Он был построен как составная часть завещанного городу прекрасно архитектурно решенного здания, в котором на протяжении десятилетий проводятся разнообразные культурные программы, вплоть до курсов иностранных языков. Спропектировал его архитектор Петар Баялович, тот самый, который в том же 1924 году закончил десятилетнее строительство здания, в котором я теперь живу, – того самого, на фундаментах сарая и безистана Мехмед-паши Соколовича. Этот чудесный строитель в нескольких своих важнейших творениях соединил сербскую и славянскую традиции с европейскими тенденциями, оставив после себя прекрасное наследие (например, грандиозное здание белградского Юридического факультета). В том же зале, расположенном в здании, названном Коларчев народный университет (фонд Илии Милосавлевича Коларца, 1800–1878), на протяжении десятилетий гастролировали все иностранные и отечественные знаменитости мира классической музыки. Почему? Да по той простой причине, что все они в один голос утверждали, что этот скромный зал обладает изумительной акустикой. Говорят, архитектор Баялович играл на скрипке и формально считался музыкально образованным, но это вовсе не гарантировало отличную акустику пространства. И еще утверждают, что он не нанимал ни одного специалиста в области акустики во время строительства здания, в народе сокращенно называемого Коларац.

Понятно, что в акустике просто отразился талант автора. А он у него был, да еще какой. Впрочем, достаточно сравнить визуальную монументальность Юридического факультета с небольшим домом Михаила Петровича Аласа[52] (1868–1943) на Косаничевой площади, которую Баялович выстроил по частному заказу в 1910 году. Не глядя на колоссальную разницу в размерах, дом этого знаменитого математика, предтечи кибернетики, создателя вычислительной техники (и рыбака, о чем свидетельствует его прозвище), весьма скромен, но есть в нем одна деталь – исполненное архитектором пожелание заказчика, благодаря которому этот дом прославился в Белграде. (Можно даже сказать, что позже и Белград стал знаменит благодаря этой «детали».) Скромный и достойный фасад украшает малюсенький балкончик, единственное требование, предъявленное архитектору, – во всем прочем он получил полную свободу – чтобы с него можно было видеть реку Саву. Этот самый красивый балкончик города вдохновил волшебника математики на написание путевых заметок и тем самым отблагодарил литературой архитектора за подаренный ему вид, окруживший музыку стенами и крышей.