Читать книгу "Голодный дом - Дэвид Митчелл"

Она с уважением глядит на меня:

– Серьезное устройство. Вы его сами установили?

– Ага, только это израильское изобретение – схему я у моссадовцев хаканул.

Ласково похлопываю кирпич, установленный сегодня контрактниками из «Блэкуотера», и оборачиваюсь к апертуре:

– Ну что, готовы к приключениям?

Маринус неуверенно кивает – мало ли как я отреагирую, когда увижу, что никакого райского сада за стеной нет. Но любопытство исследователя берет верх над разумной осторожностью.

– Что ж, ведите меня в оризон.

Опускаюсь на колени перед апертурой, прикладываю замерзшую ладонь Бомбадила к ласковому теплу, устанавливаю телеграмматический контакт с Ионой.

«Братец, наша гостья пришла. Надеюсь, у тебя все готово?»

«О, явилась, не запылилась! – слабо отзывается он. – Я думал, ты опять в свою Кирисиму слиняла…»{49}

Ох, где бы сил взять!

«Иона, ты же помнишь, сегодня – День открытых дверей, я выполняю свою задачу извне, а ты должен подготовить оризон и суборизон к приему гостя».

Иона телеграмматично хлюпает носом.

«Да-да-да, как мило с твоей стороны навестить брата, запертого в темнице…»

«Я тебя вчера навещала, – напоминаю я. – А в Кирисиму ездила шесть лет назад, меня всего тринадцать месяцев не было».

Обиженное молчание, а потом:

«Для запертого в лакуне тринадцать месяцев – все равно что тринадцать вечностей. Окажись ты на моем месте, я бы тебя в одиночестве не оставил…»

Я не выдерживаю:

«Ага, не оставил бы! А кто меня в Антарктиде два года проторчать заставил, шутки ради? А на островах Товарищества кто меня бросил, а сам отправился с друзьями-сайентологами на круизном лайнере кататься?»

Снова обиженное молчание.

«Так ведь в твоем перворожденном теле из горла шпилька для волос не торчит…»

Я почти сто двадцать лет прожила бок о бок с братом и хорошо знаю о его склонности погружаться в вязкое болото жалости к себе, но сейчас этого допускать нельзя.

«И в твоем бы не торчала, если бы ты последовал моему совету и обратил внимание на неполадки в работе операнда».

Гостья ждет, тело Бомбадила дрожит от холода.

«На счет „три“ я открываю апертуру, так что немедленно проецируй сад, иначе убьешь нас обоих, из упрямства и вредности. Ну же! Раз… два…»

Тело Бомбадила проскальзывает в дверцу. Все в порядке. Мозгоправша-искусница протискивается следом, ожидая увидеть заброшенный дворик, но оказывается у подножья длинного холма с садовыми террасами на склоне. Особняк на вершине – будто карандашный эскиз на стене тумана. Слейд-хаус. Айрис Маринус-Фенби, практикующий психотерапевт, медленно выпрямляется, челюсть у нее отвисает, глаза округляются. Заставляю Бомбадила хихикнуть. Энергии в операнде почти не осталось, сегодняшняя проекция поддерживается жалкими крохами психовольтажа, но сейчас нам без надобности заманивать гостью на веселую хеллоуиновскую вечеринку или завлекать роскошным образом жизни богачей-аристократов. По моему велению Бомбадил довольно хмыкает и говорит:

– Ну, док, как вам такое доказательство?

– Да. Большой дом. Огромный. Такой же настоящий, как мы с вами. – Маринус нерешительно машет в сторону особняка и оборачивается к апертуре, скрытой кустами камелий.

– Не волнуйтесь, апертура стабильна, не захлопнется.

Мозгоправша, вспомнив об осторожности, пригибается и выглядывает в проулок. Номер телефона контрактников в мобильнике наготове, но тут Маринус встает, стягивает с головы берет, снова надевает его. По-моему, она просто тянет время.

– В бумагах Фреда Пинка я нашла старую открытку с изображением Слейд-хауса, – дрожащим голосом произносит она и кивает на особняк. – Вот этого самого. Но я проверила муниципальные архивы, кадастровые реестры, топографические карты и даже панорамный обзор местности в «Гугле». Слейд-хауса нигде нет. А даже если бы он и существовал, то между Вествуд-роуд и Крэнбери-авеню места для него нет. Нет его. Его здесь быть не может! Но он есть.

– Вот именно, док. Это какой-то парадокс. А что, если… – Я понижаю голос до таинственного шепота. – А что, если Фред Пинк вовсе не был психом, а говорил чистую правду? А?

В кроне старой сливы гулит горлица, но самой птицы не видно.

Маринус, решив, что ей послышалось, вопросительно смотрит на меня.

Заставляю Бомбадила улыбнуться.

– Горлица.

Маринус с силой прикусывает большой палец, разглядывает отпечаток зубов.

– Нет, вы не спите, – говорю я. – И вообще, не оскорбляйте оризон, не то он обидится.

Маринус срывает листок камелии, пробует его на зуб, пристально рассматривает, потом швыряет камешек на циферблат солнечных часов. Камешек со стуком отскакивает.

Она прижимает ладонь к росистой траве – на лужайке остается отпечаток.

– Боже мой, – ахает Маринус и смотрит на меня. – Так здесь все настоящее?

– Да, только локально, в изолированной временной полости оризона.

Мозгоправша-искусница встает, молитвенно сжимает ладони, на миг прикладывает их к лицу, закрывая нос и рот, потом засовывает руки в карманы летной куртки.

– Значит, мои пациенты в больнице Докинса, в Торонто, в Ванкувере… с диагнозом «мания похищения»… Получается, все они говорили правду? Они побывали в… в таких местах, а я… я прописывала им нейролептики и успокоительные?

Наступает критический момент операции. Не хватало еще, чтобы доктор Маринус, терзаемая угрызениями совести, решила отсюда выбраться. Надо срочно заманить ее в дом, но так, чтобы она не заподозрила подвоха.

– Понимаете, оризоны – редкая штука, так что среди ваших пациентов настоящих астронавтов очень мало – меньше одного процента, это точно. А всем остальным нужна ваша помощь и лекарства. Вам не за что себя винить, док.

– Один процент – это все равно слишком много. – Маринус закусывает губу, мотает головой. – А первая заповедь врача: «Не навреди».

– Ну, на медицинском факультете оризоны не изучают, и статей про них в научных журналах не печатают. Если вы хотите помочь своим пациентам, вот он, ваш шанс. Осмотритесь, обследуйте все хорошенько, понаблюдайте. Вы же не закоснелый ретроград, умеете мыслить прогрессивно. Поэтому я с вами и связался.

Маринус обдумывает мои слова, делает несколько шагов по лужайке, смотрит в пустое влажно-белое небо.

– Еще совсем недавно я считала Фреда Пинка психически больным. В своих записях он предупреждал, что Слейд-хаус – опасное место. Как по-вашему, он прав?