Читать книгу "Записки современного человека и несколько слов о любви (сборник) - Владимир Гой"

Машины скорой помощи подъезжают к приемному покою, и обреченные на лечение меняют цивильную одежду на пестрые пижамы. Кого-то развозят на креслах, а тех, кому «повезло» больше, доносят на носилках до самой кровати. «Здравствуйте, как вас зовут, вы сюда надолго?» – «Если будут лечить, то надолго, если нет, то нет».

Бутылка с лекарством болтается у меня над головой, жидкость по капле проникает в тело. Сегодня ко мне никто не пришел, да и вообще мне никого не хотелось видеть. Я напоминал себе кота, который, заболев, убегает в лес, чтобы никто его не видел.

Сумерки, как воры, через окно проникли ко мне в палату, забрались во все углы и под кровать. Только тусклый свет из больничного коридора не давал им захватить все вокруг, и они довольствовались малым. Мне не хотелось включать неживой дневной свет над изголовьем, и я лежал, наблюдая, как за окном все погружалось во тьму, наверное, весна тоже засыпала, уступая место ночным заморозкам. На небе по одной зажигались звезды, я вспомнил женщину в черном платке, наверное, там, высоко, в неизвестной галактике, зажжется еще одна, а может, и не зажжется.

В полночь неведомая рука сдавила мне сердце, я нажал на красную кнопку вызова врача, и вскоре вокруг меня замелькали белые халаты, стали делать какие-то уколы, и почему-то очень начали мерзнуть ноги.

Я вспомнил, как профессор, увидев накрытого белой простыней, бросил: «Замерз», – и улыбнулся.

А на улице вовсю наступала весна.

Подарок

Когда ты закрываешь глаза и твоя голова покоится на моей руке, я осторожно, чтобы не спугнуть это мгновение, рассматриваю твое лицо. Оно ничем не изменилось за эти двадцать лет, только лучики-морщинки побежали в разные стороны от твоих болотно-зеленых глаз, чуть поблек цвет твоих ярко-рыжих волос, но ты осталась все так же прекрасна. Иногда украдкой я наблюдаю за тобой, как ты читаешь, грациозно склонив голову, как меняется выражение твоего лица и как ты отрываешься от чтения на мгновение, задумавшись, переживая прочитанное. До сих пор, как мальчишка, я подглядываю, когда ты переодеваешься, и испытываю то же неистовое любопытство, как и много лет назад. Когда ты меня спросила – может, сделать пластическую операцию, чтобы подправить что-то в лице, – я ужасно разозлился. Каждую морщинку на твоем лице я согласен каждый день разглаживать своими губами, но никто больше не смеет прикасаться к ним. А сейчас ты лежишь на моей руке, погрузившись в сон, и сам Морфей показывает тебе свои бесконечные владения, ты где-то далеко – и рядом со мной. Когда ты откроешь глаза, он сотрет из твоей памяти путешествие по ту сторону, оставив из него лишь непонятные мгновения, и ты снова будешь со мной. Но сейчас я на страже твоих волшебных странствий, я вижу, как под закрытым веком скользит твой зрачок, разглядывая что-то неведомое мне.

Как я люблю целовать твои руки, кончики пальцев, губы, глаза, которые принадлежат в этом мире только мне, и верность твою я ценю выше любого богатства.

Если бы меня спросили, что такое любовь, я не смог бы ответить, но сказал бы, что жить без нее не могу.

Кто-то говорил мне, что не верит в любовь, я не стал с ним спорить, что-то доказывать, ведь невозможно объяснить глухому, как поют соловьи, рассказать слепому, что такое радуга после дождя. Бедняга просто не умеет любить, ему не дано самое великое благо на земле. А я люблю!

Пока ты спишь, я открою тебе, что переживает моя душа. Я не смогу никогда найти самых прекрасных слов, чтобы описать это чувство, которое с каждым годом меня переполняет все больше и больше. Это лучшее в жизни, что подарил мне Создатель.

Если бы я сделал что-то великое, и Господь спросил меня о награде, я не просил бы богатств и почестей, просил бы его об одном.

«Жили они долго и счастливо, и умерли в один день».

Конец

И еще две истории

Зеркало

Бритва слизала с его щек щетину недельной давности. В зеркале постепенно начинало вырисовываться лицо мужчины средних лет, довольно-таки сносной наружности. Наконец процедура брадобрейства была закончена. Он внимательно осмотрел лицо, помял его своими пухлыми пальцами и довольный вышел из ванной.

Уже неделю, забросив все дела, он пытался написать мистический рассказ. Перебрав около сотни сюжетов, так и не нашел, на чем остановиться. Голова от тысячи мыслей гудела, как улей.

Он лег на диван в своей небольшой комнатушке и пустым взглядом уставился в потолок. Наверное, в сумасшедшем доме такие же белые потолки, мелькнула мысль, и наступило затишье, какое-то темное и вязкое. Спать не хотелось, думать не хотелось, просто вот так лежать и смотреть в белое над головой.

Прошло полдня, он поднялся, прошлепал босыми ногами на кухню. Стакан холодной воды из-под крана осушил в три глотка – вроде стало посвежей. Он сел за машинку и уставился в нее невидящим взглядом. Переутомленный мозг начал рисовать все новые и новые видения. Образы каких-то странных существ, обнаженных женщин, непостижимых для человеческого ума летательных аппаратов, бездонных пропастей, бесконечной тьмы, чистой любви – все переплелось и висело в голове каким-то комом, однако ни в какую не хотело вылиться в ровную струю рассказа.

Он раздражался, хотелось послать все к чертовой матери и пойти куда-нибудь разрядиться. Но стоило лишь сделать несколько шагов в сторону двери, как мысль: «Что же было дальше?» возвращала его обратно в кресло, и он снова гипнотизировал пишущую машинку.

Так прошел весь день. Вконец измотавшись, он решил, что спасти его может лишь горячая ванна с хвойной пеной.

Из-под воды торчала только его голова и круглые колени. Лицо выражало блаженство. Вытягивая губы трубочкой, он дул на мыльную пену, заставляя ее плыть к коленям, выглядывающим подобно двум островкам. Погружаясь по самые глаза в душистую муть и выпуская ртом воздух, он издавал булькающий звуки, решая при этом, куда бы рвануть вечером. Вместо мистических образов возникали другие, гораздо более приятные и заманчивые.

Сколько времени он провел в ванной, он определить не мог, но горячую воду добавлял раз шесть. Потом поднялся, подождал, пока с него стечет пена, и, не ополаскиваясь, начал вытираться вафельным полотенцем. Его тело было розовым, цвета молочного поросенка.

Он встал на пол, рассматривая себя во весь рост в большом зеркале на стене. Было ощущение, словно он видит себя впервые, даже как будто и не очень похож. Снова и снова в голову лезла разная чепуха: «Почему моя правая рука у него там, в зеркале, левая? Чего он меня так разглядывает, словно никогда не видел? Нет, так можно дойти до сумасшествия!» – и, развернувшись, он пошел вон из ванной. Но что-то вдруг заставило его резко оглянуться, и он увидел в зеркале не отражение своего лица, а удаляющийся затылок. Волосы на голове у него зашевелились, будто их взъерошила невидимая рука. Он вмиг выскочил из ванной и захлопнул дверь, навалившись на нее всем телом.

Увиденное не поддавалось никаким объяснениям, это было что-то совершенно безумное. Отпустив ручку двери, он рванул на кухню. Снял с гвоздя щетку на длинной палке, бегом вернулся и припер ею дверь. «Что же это такое? Что делать?» – пульсом отдавалось в голове.