Читать книгу "Записки современного человека и несколько слов о любви (сборник) - Владимир Гой"

Вспоминаю, как в детстве лежал в больнице, и мне запрещено было вставать. Целый день вытягивал свою длинную, худую шею, изо всех сил пытаясь разглядеть за окном – может быть, из-за поворота покажется мама. И она обязательно появлялась, под руку с папой. Она сидела рядом, держала за руку, рядом стоял отец, вот оно – ощущение настоящего счастья. Когда они уходили, глаза мои были полны слез, и я еле сдерживался, чтобы не разреветься. Им, конечно, тоже было несладко, но мама держалась и, виновато мне улыбаясь, обещала: «Завтра приду пораньше». Отец целовал меня в щеку, прощался и быстро выходил, уж очень он переживал. И казалось, что ты в этом мире под такой надежной защитой, и ничего, совершенно ничего с ними не страшно.

Дверь в палату приоткрывается, и в проеме появляется голова нянечки: «Обедать будем?» Я никогда не отказывался от казенной трапезы – макароны с соей, изображающей мясо, пустой суп с кусочком черного хлеба, что вполне достаточно для лежебоки. Сначала ложкой вычерпывается то, что здесь именуется борщом, потом этим же орудием вычищается миска со вторым. Кульминация заключается в прозрачном сладковатом компоте, цвета той же жидкости, которую утром я сдавал на анализ, с кусочком белого хлеба, тонко намазанным маслом. Там, за стенами этого здания, мы все немного зажрались (я не говорю о людях, которым вообще нечего есть), мы забыли о вкусе хлеба, который так кружит голову, когда ты по-настоящему голоден, не говоря уже о хлебе с маслом, а простой подсахаренный чай кажется чудеснейшим напитком.

Какая-то барышня ошиблась номером (а может, и не ошиблась) и прислала мне на телефон сообщение, упрекая в том, что я сексуальный разбойник и она собирается оповестить об этом весь город. Может быть, это было бы к лучшему, и мои книги стали бы продаваться еще успешнее. Пытаюсь вспомнить сексуальные приключения последнего времени, но в голову почему-то лезет недавняя клизма перед рентгеном желудка, и на этом все мои приключения заканчиваются. Пишу ей послание, признаваясь в этом грехе. Ответа не приходит.

Солнце уже зацепило верхушки сосен и совсем скоро где-то далеко за океаном спрячется до утра, а в темноте вместо него будут светить уличные фонари и окна больницы. Некоторые из них излучают мертвенный сине-голубой, другие желтый свет, немного похожий на солнечный, словно оно оставило здесь часть своих лучей, зная, что кто-то его больше не увидит.

На окне опускают жалюзи, и снова я отрезан от мира непрозрачной тканью в помещении три на три метра. По коридору через равные промежутки времени проходит медсестра, поглядывая через прозрачные окна-стены за «тяжеленькими», машу ей руками, заманивая попить со мной зеленого чайку. Соглашаясь, она кивает и показывает на пальцах – через пятнадцать минут. Как могу, накрываю «стол» из сухого печенья, нечищеных коричневых киви и жду, раскладывая на тумбочке пасьянс. Проходит пятнадцать минут, потом полчаса, и вместо приятной беседы за кружкой чая начинаю клевать носом, глаза слипаются, и я забираюсь под одеяло.

Утро. Сосны спрятались в густом тумане ожидания, когда солнце поднимется выше и разгонит эти задремавшие на земле облака. За окном все кажется промозглым, но даже в этом уже чувствуется весна. В коридоре сегодня никого, ночью персонал носился туда и обратно, как на пожаре, а сейчас тихо-тихо. Наверное, сегодня кого-то вытащили с того света и дремлют на своих местах в ожидании противного, тревожного сигнала красной кнопки у изголовий больных.

Не спится, в голову лезут разные мысли. Как все мы боимся смерти, цепляемся за жизнь изо всех сил, боремся за каждый глоток воздуха, за каждое мгновение на земле, и все равно уходим.

Вчера мне позвонила знакомая, отлично зная, где я и что со мной: «Ты знаешь, Серегу увезли в Киев, болезнь какая-то жуткая, говорят, со дня на день отойдет». От неожиданного известия слегка ошалеваю, больно уж хороший мужик этот Серега, и такие новости в моем состоянии лучше не знать. С раздражением спрашиваю эту сороку: «Какие предложения ко мне?». Она замирает на другом конце и через секунду: «Ой, извини, я не подумала, поправляйся, до свиданья…»

Но известие уже зацепило. Еще совсем недавно, на открытии его сигарного магазина, мы пили с ним водку, о чем-то говорили, я восторгался его новой машиной, тестируя, курил «на шару» разные сигары и жутко кашлял, – этот опыт был мне в новинку. А потом мы расцеловались и разошлись каждый в свою сторону… И на хрена сейчас эти машины, катера, дачи, еще бы один день просто посмотреть на солнышко, как там было в Великой книге – «Не собирай на земле богатств себе, ибо…» – но так хочется жить получше, быть независимым, счастливым, посмотреть мир.

Ночная дежурная медсестра по реанимации Инна, медленно продвигаясь по коридору между палат, обнаружила, что в боксе номер семь пропал тяжелобольной несмотря на то, что был привязан страховочными ремнями к кровати. Это был далеко не первый случай, когда «тяжеленькие» в бреду вырывались из отделения и бежали полуголые к выходу из больницы с торчащими из рук катетерами, болтающимися трубками от капельниц, тревожа всю округу сумасшедшими криками: «Помогите, убивают!», и, увидев возле проходной людей в форме охранников, радостно направлялись в их сторону, после чего их снова водворяли на место.

Это был совсем другой случай, в отделении его не было, на улице тоже, первая мысль: «Он был такой щупленький, может, и проскочил незаметно мимо охраны», – и уже решили было звонить в милицию, но на всякий случай обошли еще раз все помещения. Инна зашла в палату, посмотрела в ванной, под кроватью – пусто, и уже собиралась уходить, как вдруг из ниоткуда раздался жалобный тонкий стон. Этот заморыш с циррозом печени болтался на привязных ремнях между стенкой и кроватью. Грешно смеяться над больными людьми, но все же… Медсестра забежала ко мне в палату и просто ревела от смеха, который напал на нее после испуга.

В этот же день, часов в девять вечера, раздался жуткий грохот, персонал рванул в четвертую палату. На полу, придавленная сверху металлической кроватью, распласталась привязанная к ней постоянная пациентка, и все бы ничего, если бы не ее ужасающий вес за сто кило. В полубредовом состоянии она раскачала койку из стороны в сторону и опрокинулась, оказавшись под ней, лежа, упершись носом в пол. На вопрос: «Как вы себя чувствуете, ничего не сломали?» – из-под кровати раздалось: «Ничего так, нормально», – тут пополам сложилась даже врач… За один вечер столько представлений – в театр не надо ходить…

Сегодня солнце просто брызжет весной, молоденькие практикантки, все в беленьких халатиках, крутятся возле отделения с конспектами в руках, чтоб не перепутать, что и куда воткнуть больному. Ко мне их не допускают, то ли им не доверяют, то ли мне. Я бы им все объяснил…

Открывается дверь: «Собирайся на флюорографию».

Возле рентгеновского кабинета напротив меня сидел и ждал своей очереди седой мужичок лет семидесяти с очень недовольным выражением лица. Как-то мне стало его жалко, может, у него рентген плохой. «Как дела, папаша?» – попросту обратился я к нему. Он так посмотрел на меня круглыми, какими-то злобно-возмущенными глазами, что я уже начал жалеть, что полез к нему с вопросом. И тут он, криво улыбаясь, произнес: «Хреново, опидарастили на старости лет», увидев мои вытаращенные от удивления глаза, пояснил: «Был у уролога – пальцем, гад, в жопу залез». Мне долго не могли сделать рентген, как только говорили: «Наберите побольше воздуха и не дышите» – я вспоминал деда и сотрясался от смеха, приводя в недоумение лаборантку.