Читать книгу "На неведомых тропинках. Шаг в темноту - Аня Сокол"

— И тебе, внучок, — бабка встала и резво потрусила к плите, — садись, щас котлеток положу, отощал-то на службе своей.

Она всех встречала, как старых знакомых, и совершенно не осознавала исходящей от них опасности, что ставило местных в тупик, а меня забавляло.

— Благодарю, — хранитель склонил голову, — вынужден отказаться. Служба, — он посмотрел на меня, — Константин пропал. Прошу разрешения на осмотр дома.

— Вы его получили.

— Извольте открыть подпол и чердак, — попросил парень, окинув взглядом гостиную и не обнаружив в ней целителя, прикованного наручниками к батарее. Жаль. Он очень бы подошел к интерьеру.

Я отложила вилку и встала. Пусть смотрит, я к пропавшему на пушечный выстрел не подходила. Бабка вздохнула и все равно наложила полную тарелку котлет с макаронами, так, на всякий случай. Я сдвинула стол, откинула крышку люка и включила свет.

— Вежливый какой, — шепнула Марья Николаевна, не подозревая о способностях местных слышать то, что им не предназначается, — и не скажешь, что из КГБ, стервец.

Хранитель позволил себе улыбку, поблагодарил очередным кивком и спустился в подвал.

Это ненадолго, осматривать там особенно нечего.

А вот с чердаком сложнее. Еще пару недель назад я собиралась разобрать завалы хлама, скопившегося за годы, заказать нормальную лестницу с перилами и превратить старое пыльное помещение в просторную спальню. Прежнюю я хотела отдать Марье Николаевне, здраво рассудив, что на девятом десятке не больно-то побегаешь вверх — вниз. Но бабка меня удивила, выбрав местом проживания чулан. Уговоры действовали слабо, взывание к разуму еще слабее. Она никогда не спорила и всегда соглашалась, что бы я ни предложила, иногда вздыхала, как выяснилось, она вообще любила повздыхать, глаза становились несчастными-несчастными, что настаивать я не решалась. Это всего лишь комната, и она не стоит ни минуты плохого настроения: ни ее, ни моего. Очень скоро я поняла: старушка банально тяготеет к замкнутым пространствам. После многолюдных палат центра, ежедневного контроля и наблюдения замкнутое помещение, в которое при всем желании не втиснешь больше одной кровати, выглядело верхом уединения. Хорошо хоть она выбрала кладовку, а не стенной шкаф или подвал. То-то местные обрадовались бы, наконец-то я взялась за ум и держу это вяленое мясо там, где полагается.

В узкую комнатушку, вытащив все, что там валялось и свалив в углу гостиной, я смогла втиснуть кровать, тумбочку, два светильника, ковер на стену, этот атрибут детства вызвал у старушки настоящий восторг, ну, панель телевизора на стену. Комод, куда она сложила немногочисленные пожитки, так и остался в гостиной, но нам обеим это не мешало. А планы насчет чердака отодвинулись на еще более неопределенный срок.

— Вот что значит воспитание, — мысли Марьи Николаевны все бродили вокруг хранителя.

Ага, особенно если его получали пару веков назад в кадетском корпусе, чуть не добавила я.

Хранитель не был нечистью, не ел людей, не стремился самоутвердиться за счет слабого, а потому был всегда вежлив и учтив, не делая разницы между очень полезным Семенычем и бесполезной мною. Он уважал всех, кто жил на стежке, хранил и помогал, если мог. И когда-то давно он был человеком. Прям положительный герой в нашей безумной темной тили-мили-тряндии. Но, обращаясь к нему за помощью, следовало помнить, что он мерил все другими категориями, для него главной была стежка, ее жители, вместе, а не по отдельности, ему не было дела до мелких дрязг, семейных сор, измен и разладов из-за переноса сливной канавы на пару метров левее.

— Дочка, раз уж мой оболтус съехал, к этому присмотришься? — прошептала Марья Николаевна, подняв брови.

Что мне было говорить, когда я привезла ее домой, а она не нашла «любимого Валю» на положенном месте? То, что мы разошлись и он уехал. Как устроится на новом месте, сразу заберет мать к себе. То, что это «как» растянется на годы, я не уточняла. Хорошо хоть, она забыла «мое имя» и Галиной больше не называла, но спросить стеснялась, остановившись на нейтральном «дочка». Внуки были в частной школе, сейчас это модно, и бабушка проглотила мои выдумки без вопросов, может, потому что сама была на них горазда и часто забывала, что говорила ранее и выдавала совсем другую версию.

Ефим вылез из подвала, в глазах скакали веселые чертики. Он картинно крутанулся, видимо, предлагая послушаться совета, и полез на чердак, лестница на который начиналась за чуланной дверью, узкая деревянная, крутая, без перил. Ну, по крайней мере, чувство юмора у него есть.

Я редко видела Ефима, как и все остальные жители стежки. Он не занимался организационно-хозяйственными делами, как староста, не охранял, в том смысле, который вкладывали в это понятие брежатые. Он именно хранил стежку. Существовало поверье, что если принявшего браслеты безвременья часто видят, значит, жди беды и впереди суровые времена.

И теперь он искал Константина на моем чердаке. Сам факт вызывал смутное беспокойство. Зачем целитель хранителю? Чем он важен для стежки, раз Ефим подключился к его поискам? Наверху что-то грохнуло. Чердак у меня — та еще свалка ненужных вещей, большую часть которых я в глаза не видела, получив в наследство от прежних жильцов.

Молодой человек спустился вниз, на щеке темнело пятно, на мундире осели нити паутины, на сапогах пыль.

— Благодарю за помощь и терпение, — снова этот полупоклон, заставляющий меня чувствовать себя немного неловко.

Больше ни слова не говоря, хранитель вышел в темный морозный вечер. Прежде чем закрылась дверь, в проем успело залететь несколько снежинок, тут же осевших капельками воды на деревянный пол. Ефим никогда не носил ничего, кроме старой, пришедшей из другой эпохи формы и черных сапог. Ему не было холодно зимой, жарко летом, не было мокро осенью, ветрено весной. С медицинской точки зрения он наверняка мертв. С нашей точки зрения он хранил жизнь, и это вызывало уважение и таких, как Тём, и таких, как я.

— Ишь ты, — удивилась бабка, — в наше время обыск по-другому проводили.

Я хмыкнула. Интересоваться, откуда это известно Марье Николаевне, я не стала, все равно расскажет.

— Что за эскулапа ищут? — спросила она, когда мы вернулись за стол.

Любопытство вообще было одной из главных ее черт.

В следующий раз меня заставила вспомнить о черном целителе Пашка. Через два дня по внутреннему кругу и через двадцать по времени людей мы успели нарядить елку и встретить Новый год, впервые за три года я праздновала его не в одиночестве. Попутно уговорила Марью Николаевну на покупку нового пальто, в качестве подарка, так как воротник на старом напоминал хвост лисы, еще при жизни переболевшей лишаем. В итоге я вернулась из города с обновкой, надеясь получить одобрение бабки, так как выбирала на собственный вкус.

Дома застала почти идиллическую картину. Пашку, всхлипывающую на плече у Марьи Николаевны, на запястье которой горел голубым светом пятиугольник с вписанным в него символом. Старик постарался, этот знак видели все, кроме самой старушки. Печать предупреждала о том, что ее носитель недееспособен, находится под защитой и может быть умерщвлен лишь с разрешения хозяина. У печати было еще одно свойство: она начинала светиться, когда на ее обладателя была направлена угроза. И эта угроза в данный момент сидела рядом и блестяще притворялась человеком.