Читать книгу "Лиса в курятнике - Эфраим Кишон"

— Итак, я хотел сказать тебе, Залман Хасидов, только одно: будь здоров!

Публика спонтанно захлопала с неподдельным энтузиазмом. Однако атмосфера вечера быстро была омрачена ответом юбиляра. Цирюльник начал свою речь с нападок, граничащих с грубостью, рассыпая направо и налево намеки насчет некоторых людей, которым, видите ли, не нравится, что он сменил бритву цирюльника на меч старосты, но его самого это вообще не волнует, потому что он уверен, что жители деревни смогут оценить деятельность человека, руководящего деревней уже десять лет, и проголосуют за него на ближайших выборах…

Сапожник на другом конце стола не сидел сложа руки. Он начал отпускать отдельные замечания насчет того, что он, Цемах Гурвиц, думал, что здесь отмечают двадцатилетний юбилей парикмахерской, которая, кстати, основана три года назад, но никак не ведут речь о юбилее старосты. В ответ госпожа Хасидов дала резкую отповедь сапожнику, и тут приверженцы Гурвица начали оглушительно орать, выражая презрение к юбиляру.

— Если вы не заткнетесь, подлые шакалы, — закричал цирюльник, — то пока я здесь ваш староста, я требую уважения, а иначе я вас вышвырну отсюда вместе с вашим сапожником при помощи полиции…

Глаза Гурвица извергали огонь и серу, и на минуту показалось, что вот сейчас он выпрыгнет из-за своего стола и добавит к речи пару теплых слов. Однако в конце концов он лишь развернулся и оставил поле боя, объятый гневом. Шум среди собравшихся усилился, над ними веял дух кровавой схватки. И тут случилось удивительное происшествие. Господин инженер проложил себе дорогу в толпе и оттащил в сторону цирюльника:

— Дружок, — крикнул Дольникер, — этот скандал не может продолжаться!

Глава 16
Конфликт разрастается

Амиц Дольникер энергично занял трибуну и призвал массы к тишине. Лишь зять Гурвица на другом конце стола обратил к небу взгляд, преисполненный мольбы о помощи, и сказал своей жене:

— Если он начнет выступать здесь и сейчас, я получу инфаркт…

Политик встал на возвышении и глубоко вздохнул от волнения, как делают начинающие ораторы.

— Дорогие друзья, что здесь происходит? Я вспоминаю ту приятную деревню с простыми нравами, которую я нашел здесь, когда приехал. А теперь — это место конфликтов и шумных споров, которое я должен оставить на днях ради сохранения здоровья, и мне хочется плакать…

Глаза оратора увлажнились. Он оперся на стол в приступе внезапной слабости, однако голос его крепчал, пока не сделался звонким как обычно. В нескольких шагах от него секретарь вытащил пальцы из ушей и устремил на политика недоуменный взгляд.

— Когда-то вы были как одна дружная семья, любили свою работу и своих ближних. А теперь вы перестали любить природу, научились ссориться и конфликтовать, насмехаться друг над другом и ненавидеть друг друга. Из-за чего, друзья мои? Вы ведь уже забыли, как выглядит тминное поле в цвету. Или вы полагаете, что цирюльник и сапожник — это вершина мира? Вы все просто больны, друзья, все до одного…

Амиц Дольникер почувствовал, что никогда не выступал так примитивно и что ему удается выразить то, что у него на душе, лишь при помощи корявой стариковской сентиментальности.

— Прошу вас, обратитесь к прежнему образу жизни, — продолжал оратор умоляющим тоном, — возвращайтесь к работе на полях и выбросьте из сердец ваших вражду. Если хотите, вы можете выбрать старосту, но ради Бога, прекратите весь этот балаган, взаимные распри, войну евреев друг против друга…

Публика уже отошла от первого шока, и по ней прокатилась волна веселья. Действительно, было несколько странно выслушивать такое именно от инженера. Язвительный голос хлестнул политика как кнутом:

— Господин инженер! Сколько вы выпили?

Дольникер старался не замечать подобных выкриков, однако смех в публике усиливался, непроизвольно вырываясь из глоток слушателей, и Дольникер понял, что сделал большую ошибку. Он открывал и закрывал рот, но оттуда не вылетало ни звука. Он стоял перед публикой как парализованный.

Вдруг с края площадки раздался крик ужаса:

— Пожар! Дом сапожника горит!

* * *

Только теперь люди обратили внимание на то, что за их спиной мерцают отблески пламени, окрашивающие все вокруг розовым на фоне поднимающегося к небу дыма. Публика зашумела, и все в панике бросились к месту пожара. Однако через несколько мгновений разверзлись хляби небесные, и дождь тут же погасил огонь.

На площадке Дворца культуры остался лишь один человек, сидевший за столом. Политик не испугался дождя, а наоборот, почти радовался каплям, падающим ему на лицо. После краткого ливня он вернулся в трактир, в мокрой, прилипшей к телу одежде. Жители посматривали на него искоса, как будто перед ними был старый и неопасный сумасшедший, которому не стоит перечить. Однако вовсе не образ политика был нынче в центре внимания. Все судили-рядили насчет пожара. Пострадала лишь одна стена в задней части дома Гурвица, но было ясно, что лишь милость небес спасла деревню от большого несчастья.

Дольникер поднялся тяжелой походкой по деревянной лестнице и упал на постель. Малка зашла за ним и укрыла его одеялом:

— Глупые все эти крестьяне, — утешала она политика, — они думают, что господин инженер говорил серьезно. Я не сумела им объяснить, что господин инженер кого-то передразнивает, какого-то дурака…

Дольникер дружелюбно улыбнулся и заснул, обессиленный. Через пару часов тяжелого как свинец сна политик открыл глаза и удивился: напротив него на кухонной табуретке сидел Зеев и широко улыбался политику. Дольникер соскользнул с постели, секретарь сделал шаг ему навстречу, и оба обнялись, не говоря ни слова. Так они стояли довольно долго, похлопывая друг друга по плечам, растроганные до слез радостной встречей, столь естественной и столь нелогичной.

— Послушайте, Дольникер, — сказал Зеев после того, как они разжали объятия, — только сейчас я понял, что вы — действительно великий оратор. Если б я не был такой свиньей, я бы сказал, что вы меня тронули до глубины сердца…

— Ты так полагаешь, Зеев? — лицо Дольникера просветлело, но тут же снова приобрело печальное выражение. — Ничего подобного — Амица Дольникера высмеяли перед всей деревней!

— Господин инженер, но ведь и крестьяне не любят, когда им мешают посреди игры.

Оба вдруг разразились смехом, упали на кровать и стали кататься по ней, обмениваясь краткими возгласами. После этого приступа смеха Дольникер встал и оделся. Он был очень приободрен возвращением Зеева, но все же признаки старения, накопившиеся за последние дни, отпечатались на его лице.

Зеев за это время потолстел, лицо его округлилось, а тело стало неповоротливым.

— Послушай, друг Зеев, — поддразнивал секретаря Дольникер, придя в хорошее расположение духа, — твое раскормленное лицо начинает напоминать полную луну, подобно голове того резника, который пошел однажды к раввину и плакался перед ним: Рабби, рабби…