Читать книгу "Сука-любовь - Дэвид Бэддиэл"

Краска отлила от лица смотрителя.

— О, мой Бог, мистер Серена, мне очень жаль, я даже подумать не мог…

Джо проигнорировал его и подошел прямо к Сильвии, которая, как он догадался, отключилась от внешнего мира. Он наклонился и взял ее руку. Он представил, как Эмма гладила эту руку.

— До свидания, Сильвия… Я скоро приду снова, — сказал он.

Она посмотрела на него и кивнула, и в тот момент выглядела так, словно все поняла. Джо был ей за это благодарен и наклонился сильнее, чтобы поцеловать ее в пергаментную щеку. А когда он уходил, то увидел заставивший заныть его сердце блокнот возле телефона на столе рядом с ней. «По крайней мере, она не закончит, как ее мама, доживая свою жизнь возле телефона, который никогда не звонит», — вспомнил он слова Вика.

Телефон, который никогда не звонит.

ВИК

Вик носил контактные линзы с тринадцати лет. Он помнил, как он первый раз пытался вставить линзу (в те времена их еще не научились делать тоньше папиросной бумаги): его веко непроизвольно закрывалось, когда он приближал к глазу палец, с размещенной на его кончике линзой, а когда пластик прилипал к зрачку — невыносимое «мыльное» пощипывание и потоки слез. Он также помнил, что, когда первый раз вышел со вставленными линзами, он не мог избавиться от ощущения, будто ему чего-то не хватает. Сколько раз он твердил себе, что очки ему больше не нужны, а все равно казалось, будто он их где-то оставил.

После смерти Эммы он испытывал нечто подобное, но только гораздо острее и болезненнее. Словно вместе с Эммой он лишился и части своей души, и это пустое пространство в груди ныло и не давало Вику покоя.

Тэсс предлагала ему отправиться на похороны Эммы вместе, но Вик так долго откладывал момент, чтобы договориться о месте и времени встречи, что она в конце концов просто сказала ему, что встретит его там. Вик не был уверен в том, стоит ли ему идти вообще. Он был обеспокоен тем, что не сможет совладать со своими эмоциями. Что, если он вдруг, например, начнет плакать сильнее, чем можно ожидать от друга мужа погибшей? Это было вполне вероятно; он за всю свою жизнь не выплакал столько слез, сколько за прошедшие дни. Если же он не придет, это тоже будет выглядеть странно: будут задавать вопросы. О каком бы варианте он ни задумывался, каждый выдавал его с головой.

За пятнадцать минут до начала церемонии он решил присутствовать. Все утро он провел в репетициях своих оправданий за неявку, но мысль о том, как себя будет из-за этого чувствовать Джо, решила дело. И, кроме того, он сам хотел пойти.

Кладбищенская дорожка уходила от ворот направо к небольшому похоронному залу, окруженному оранжереей. Он опоздал — последние участники похорон уже вошли внутрь.

Вик послонялся снаружи с полминуты, нервно играя своим шлемом. Солнце вышло из-за облаков, заставив его прищуриться, он почувствовал, что в уголках его глаз образовались плотные линии; кожа его лица, не защищенного козырьком, стала сухой от ветра. Он тянул время, не решаясь зайти внутрь. И вдруг двери распахнулись и показался священник, за которым вскоре появился гроб, который несли Джо и еще несколько мужчин, их Вик не знал, но мог предположить, что это члены обширной ирландской семьи Эммы. Они все были румяные, плотного сложения, с очень густыми, зачесанными на прямой пробор, волосами; и все они больше казались сердитыми, чем печальными. Вик вспомнил, что была какая-то попытка со стороны родственников Эммы вернуть ее в лоно их веры, устроив должным образом католические похороны, но план оказался невыполнимым, поскольку не было никакой возможности для продолжительного отпевания: ее тело было сильно изувечено.

Когда они приблизились, Джо бросил на него сердитый взгляд, но в этом взгляде прочитывалось и смирение: Вик опаздывал всегда и везде. Вик вздохнул с облегчением: в этот раз его устоявшаяся дурная репутация дала ему легкое прощение. Но удовольствие длилось всего лишь секунду. Он окинул взглядом гроб, и не поддающийся сомнению факт, что Эмма находится внутри него, мертвая, оглушил Вика своей простотой. Смерть дала ему рентгеновское зрение: казалось, что его взгляд легко пронзает тонкую деревянную стену между ним и закованным в обивку телом его любовницы. Видение было неотвязным, поскольку он имел дело не с абстрактной ситуацией — смертью, так легко обсуждаемой говорливыми интеллектуалами, склонными пофилософствовать, а с реальной смертью кого-то, кто еще, в буквальном смысле, имел телесную оболочку, кого-то, чья материальность еще жила в нем: ее запах, ее кожа, ее волосы, ее движения — кого-то, с кем они неистово любили друг друга — прости, Боже. Он не мог не представлять наяву вид Эммы, лежавшей в гробу, потому что не смог еще пока избавиться от привычки представлять себе Эмму постоянно.

На крышке гроба он заметил маленький белый листок бумаги, словно столовый прибор на обеденном столе. Это был конверт с открыткой внутри, на котором было написано слово «Мама». Из часовни стали медленно выходить люди, поравнявшись с гробом, они бросали на него цветы: тюльпаны, розы, лилии. Угрюмая мысль пришла Вику в голову: не зааплодировать ли.

Его взгляд, оторвавшись наконец от этой нелепой сцены, натолкнулся на стоявшую немного в стороне Тэсс; на ней был изящный длинный черный фрак и черная шляпка с вуалью. Вик не мог видеть ее глаз, но лицо ее было направлено в его сторону, и он мог предположить, что она смотрит на него с укором. Смягчив выражение лица, он поспешил присоединиться к ней, чтобы занять свое место среди выражавших соболезнования.

Затем были поминки. Джо пришлось во многом уступить семье Эммы, таким образом поминки представляли собой нечто среднее между крепкой попойкой на траурном собрании ирландского пролетариата и сдержанной гражданской панихидой, принятой в обществе среднего класса. Шли пасхальные каникулы, и мероприятие проходило в Мэйз-Хилл-Праймэри, школе, в которую Джо и Эмма записали Джексона в тот день, когда он родился.

Как только братья и кузены Эммы ступили на покрытый паркетом пол большого зала, то, не успев отряхнуть могильную пыль с манжет, они сразу же направились к импровизированному бару у задней стены, почти не обращая внимания на слайд-шоу, показ которого уже начался. Это был монтаж фотографий Эммы, звуковым фоном для которых служила кассета с гаэльскими арфами: Эмма-ребенок, с хвостиками на голове, менее светлыми, чем ожидал Вик, Эмма-студентка, с ярко подведенными тушью глазами, Эмма-невеста, улыбающаяся стоявшему рядом Джо. Глядя на экран, Вик понимал, как мало он знал о ней, о главных моментах ее жизни, фактах и цифрах, ежедневных буднях; и все же то, что было известно ему, — может быть, самое главное, — не знал больше никто.

Когда фотографии пустили по второму кругу, Соня вышла к кафедре на сцене перед экраном. Гаэльские арфы стихли, и слайд-шоу остановилось на Эмме-ребенке, ее хвостики торчали в разные стороны над головой Сони с тщательно зачесанной назад челкой.

Последние члены англо-саксонской общины расселись на складных стульях перед сценой.

— Леди и джентльмены… — начала она и тут же смешалась, — друзья… Мы собрались здесь, чтобы почтить память Эммы Серена, которая трагически погибла во вторник.