Читать книгу "Одновременно: жизнь - Евгений Гришковец"

5 декабря

Вчера весь день прожил в сильной тревоге. Никак не мог понять и найти её источник и природу. Маялся, маялся, оттягивал момент сбора сумки в дорогу. Просто когда собираешь сумку, это значит: всё, с этого момента начинается отъезд. Я знаю людей, которые далеко выезжают редко, да и сам когда-то был таким. Когда-то и для меня сбор в дорогу был чем-то радостным или, во всяком случае, приятным. В особо ожидаемые поездки начинал собираться сильно заранее, за несколько дней. А теперь наоборот. Если куда-то отправляюсь утром – собираюсь в дорогу перед сном. Если днём или вечером – то буквально перед выездом. Вчера сбор в дорогу был настоящим ребусом или квестом – как угодно. Выезд в начале декабря из Калининграда, где идут дожди, на три недели, за которые нужно посетить Москву, Тамбов, Читу и Одессу, помимо других городов, и совершенно непонятно, какая тебя ждёт погода. Единственное – можно с уверенностью сказать, что точно очень разная. Но тем не менее всю одежду на три недели нужно уложить в одну относительно небольшую сумку. Удалось. При том, что на каждый день запланирована свежая рубашка или пуловер. При этом там поместилась ещё и пара сменной обуви, и смена верхней одежды, я уже не говорю про бельё и несессер. Лет пятнадцать тому назад мне бы понадобилась пара чемоданов. Опыт – лучший учитель!

Вчера довольно долго разыскивали розового зайца. У Маши (младшей) с утра было отвратительное настроение. То ли не выспалась, то ли нездоровилось… Выход в детский сад был мучительным и очень драматичным. А когда она поняла, что всё-таки детский сад неизбежен, горестно попросила к вечеру, то есть к моменту, когда её будут из сада забирать, купить ей розового зайчика. За вчерашний день я выяснил, что розовыми бывают слоны, динозавры, лисы, даже лягушку видел розовую, никак не ожидал увидеть розового бобра. Нашлась и розовая змея, что было неприятно, а вот розового зайца, как на грех, нигде не было. Но было ясно, что розовым бобром, который, в сущности, тоже грызун, как и заяц, Машу не обманешь. Сказала зайчик, значит зайчик. Нашёлся он неожиданно: в большой корзине с мелкими и дешёвыми мягкими игрушками. Некрасивый. Маленький. Но розовый. И заяц. Маша, конечно, была довольна, пеленала и укутывала его, потом вместе с ним уснула. Но я-то уж точно был больше рад этому зайцу. Чёрт возьми, никогда в жизни я не охотился ни на животных, ни на птиц. Считаю охоту ничем не оправданным, ужасным развлечением. Но тут я испытал азарт и думаю, что именно охотничий.

Очень не хотелось сегодня выезжать из дома в аэропорт. Не хотел лететь в столицу. Завтракал, смотрел новости, в которых показывали московский снегопад и пробки, и так хотелось хотя бы ещё денёк… Понимаю, что вчерашняя моя тревога как раз исходила из этого сильнейшего нежелания в очередной раз отрываться от того, что мы называем домом.

Летел в Москву… Сначала самолёт лихо развернулся над штормящим Куршским заливом и вошёл в низкие, могучие, но какие-то совсем не холодные облака. Облака были толстые. Нас долго трясло, а потом мы вырвались к заоблачному солнцу, по которому там, за облаками, не поймёшь: лето в данный момент за иллюминатором или зима. Когда входили в облака, приближаясь к Москве, они были совсем другого цвета и другого свойства, явно холодные и снеговые. В них не хотелось влетать, как опускать ногу в холодную мутную воду… Во время полёта ко мне подошёл молодой пилот, очень деликатно попросил автограф. Представился Дмитрием. Сказал, что читает этот дневник, и знал, что я должен сегодня лететь, правда, не знал, каким рейсом и какой компанией. А также сказал, что два дня назад летал в Читу. Вот, собственно, и весь наш разговор, но осталось от него приятное, тёплое, если можно так сказать, надёжное впечатление.

Сейчас сижу в гримёрной, скоро спектакль. С утра отправлюсь поездом в Тверь. Ехать недалеко. Завтра вечером выйду в Твери на сцену, а потом Тула, Калуга и так далее.

17 декабря

Сегодня буду играть последний в этом году спектакль в Москве. В столице, можно сказать, тепло и слякотно, и яркое новогоднее убранство бульваров утопает в раскисшем снеге, а верхушки обмотанных гирляндами деревьев, кажется, утыкаются в низкие и холодные облака. Точнее, одно огромное тяжёлое облако, которое зацепилось за Останкинскую башню, за шпили МГУ, МИДа, других сталинских высоток и небоскрёбов Москва-сити.

Ехал в театр в ужасной плотной пробке, по Садовому. Видел, как притёрлись к друг другу и сильно усугубили сложную дорожную обстановку большой чёрный «Майбах» и серебристый «Бентли Континенталь». Поток машин огибал аварию, обтекал с двух сторон, и люди рассматривали случившееся с явной радостью и удовольствием. Все радовались, наблюдая, как плотно притёрлись друг к другу две дорогущих машины. Многие фотографировали. Мало на свете более неприятного, чем злорадство…

Завтра лечу в Читу. Там холодно, мороз. Я рад тому, что завтра для меня на этот год и на начало следующего года Москва закончится.

Проехал со времени предыдущей записи Тверь, Калугу, Тулу, Курск и Тамбов. Всё прошло хорошо. Залы были полны, и спектакль «Прощание с бумагой» внятно отзывался в зрительном зале. И всё же я понимаю, что по возможности нужно избегать встреч и хоть каких-то разговоров со зрителями. Я не раз говорил о том, что если зритель встречается с исполнителем и автором, для него впечатление от спектакля сразу подменяется впечатлением от встречи. Это впечатление может быть приятным или неприятным, оно может быть даже очень приятным, но только впечатление от спектакля почти исчезает. А я выхожу на сцену не для того, чтобы произвести приятное или неприятное впечатление. Я исполняю спектакль, и этого должно быть достаточно.

Даже самый восторженный или просто довольный спектаклем зритель может по неосторожности сказать что-нибудь такое, после чего я надолго задумываюсь о том, что же люди видят и понимают из того, что я предлагаю им увидеть, услышать и понять. Например, подошёл ко мне в Тамбове человек, я ужинал, и он подошёл, извинился и сказал, что был на спектакле и ему страшно понравилось. А ещё он сказал: «Особенно когда пошла вот эта тема совдепии… Это стало уже совсем интересно». Я прервал его и сказал, что мне отчаянно грустно слышать такие слова, поскольку темы совдепии у меня ни в этом спектакле, ни в других нет и никогда не было. Я сказал ему, что тема детства и юности – это совсем не совдепия. Он захлопал глазами, понял, что сказал что-то не то, ещё раз поблагодарил и ретировался. Но я уже был огорчён, да и он тоже. Я понимаю, что он и не обязан уметь формулировать свои впечатления и своё мнение. Он даже не обязан это мнение иметь. А я не обязан выслушивать его высказывания. Просто нам не нужно встречаться, кроме как в театре. Или же возможна встреча, когда я представлен в виде книги в книжном магазине.

В Калуге так случилось, что у меня был спектакль, а у группы «Мгзавреби» – сольный концерт в небольшом клубе. Я не удержался и после спектакля поехал на концерт. А уже там не удержался и вышел к ним на сцену. Они и так-то зарядили публику и в моей поддержке не нуждались. Но вместе, да ещё по причине спонтанности, да помноженной на удивление и радость публики, которая получила неожиданно радостный бонус, мы дали такой концерт, что было ощущение, будто у нас и у публики случился преждевременный Новый год.