Читать книгу "Белый шум - Дон Делилло"

В семь часов вечера по залу начал медленно прохаживаться человек с очень маленьким телевизором в руках. На ходу он произнес целую речь. Еще не старый, ясноглазый, подтянутый мужчина в меховой шапке с опущенными ушами. Телевизор он держал на вытянутых вперед и высоко вверх руках, и по ходу своей речи несколько раз, не останавливаясь, поворачивался кругом, чтобы продемонстрировать всем присутствующим темный экран.

– Ни одной передачи, – сказал он, обращаясь к нам. – Ничего не говорят, ничего не показывают. На канале Глассборо нам посвятили ровно пятьдесят два слова. Ни отснятого материала, ни прямого репортажа. Неужели подобные вещи происходят так часто, что они больше никого не интересуют? Знают ли эти люди, что нам пришлось пережить? Мы до смерти испугались. И испуг еще не прошел. Мы покинули свои дома, мы ехали сквозь снежные бури, мы видели облако. Этот смертоносный призрак был прямо над нами. Неужели никто не снимает серьезные репортажи о подобных событиях? Хоть на полминуты, на двадцать секунд? Не хотят же они сказать нам, что это пустяк, не заслуживающий внимания? Неужели они настолько бессердечны? Неужели им настолько надоели все эти утечки, заражения и отходы? Неужели они считают, что это всего-навсего телепередача? «На телевидении и так слишком много передач – зачем показывать что-то еще?» Неужели не понимают, что все это происходит на самом деле? Разве улицы не должны кишеть телеоператорами, звукооператорами и репортерами? Разве не должны мы кричать им из окон: «Оставьте нас в покое, мы уже достаточно натерпелись, убирайтесь отсюда вместе со своими гнусными орудиями вторжения»? Неужели они ждут, когда погибнут две сотни человек и покажут редкие кадры катастрофы, чтобы всей толпой отправиться, наконец, в указанное место на вертолетах и лимузинах телекомпаний? Что именно должно случиться, прежде чем они начнут совать нам под нос микрофоны и преследовать нас до ступенек крыльца, встанут лагерем на наших газонах, устроят обычный журналистский цирк? Разве не заслужили мы право с презрением игнорировать их дурацкие вопросы? Посмотрите, где мы находимся! Нас содержат на карантине, мы подобны прокаженным, жившим в средние века, нас не выпускают отсюда. Они оставляют еду внизу, на лестнице, и на цыпочках удаляются в безопасное место. Для нас это самый страшный период в жизни. Над всем, что мы любим, ради чего столько трудились, нависла серьезная угроза. Но вот мы оглядываемся и не видим никакого отклика со стороны официальных органов массовой информации. Воздушнотоксическое явление – нечто ужасающее. Нами владеет неодолимый страх. Пусть даже погибших пока немного, но разве своими страданиями, своими простыми человеческими заботами, своим смертельным страхом мы не заслужили никакого внимания? Разве страх – это уже не новость?

Овация. Непрерывный шквал аплодисментов и одобрительных возгласов. Оратор еще раз медленно повернулся, демонстрируя своей аудитории маленький телевизор. Завершив поворот, он оказался лицом к лицу со мной – не более десяти дюймов. Его обветренное лицо изменилось. Он явно был слегка ошарашен, столкнувшись с каким-то незначительным, но необъяснимым фактом.

– Я это видел раньше, – сказал он мне наконец.

– Что именно?

– Вы стояли там, а я стоял здесь. Как прыжок в четвертое измерение. Ваши черты – невероятно резкие, четкие. Светлые волосы, блеклые, выцветшие глаза, розоватый нос, ничем не примечательные рот и подбородок, лицо, поблескивающее, как от пота, обыкновенные щеки, скошенные плечи, большие руки и ноги. Все это уже когда-то было. Пар, шипящий в батареях. Крошечные волоски, растущие из ваших пор. И вид у вас точно такой же.

– Какой? – спросил я.

– Затравленный, испуганный, растерянный.

Прошло еще девять дней, прежде чем нам разрешили вернуться домой.

III. Диларама

22

В супермаркете полным-полно пожилых людей: они, похоже, заблудились среди поражающих своим великолепием прилавков. Одни из-за малого роста не могут дотянуться до верхних полок, другие загораживают проходы своими тележками, третьи неуклюжи и туповаты; одни рассеянны, другие в смятении, третьи ходят по магазину и что-то бормочут с настороженным видом пациентов в коридоре психиатрической больницы.

Я двигался по проходу, толкая перед собой тележку. В ней на откидной полочке сидел Уайлдер. Он то и дело норовил схватить товары, чьи форма и блеск возбуждали его сенсорно-аналитическую систему. В супермаркете появились два новшества – мясной отдел и пекарня. Аромат свежего хлеба и забрызганный кровью мясник, отбивающий длинные, узкие куски свежей телятины, весьма возбуждающе действовали на всех нас.

«Дристан-ультра, дристан-ультра».

Другим возбуждающим фактором был снегопад. Сильный снегопад, согласно прогнозам, должен был начаться то ли вечером, то ли ночью. Из-за него на улицах возникли толпы людей – тех, кто боялся, что вскоре дороги сделаются непроезжими, кто слишком стар и без риска не мог передвигаться по снегу и льду, кто полагал, что из-за метели несколько дней, а то и недель не выйдет из дома. Особенно серьезно восприняли весть о надвигающемся бедствии люди преклонного возраста, видевшие по телевизору, как уравновешенные мужчины предсказывают погоду, стоя перед цифровыми радиолокационными картами местности или импульсными фотоснимками нашей планеты. Доведенные до неистовства, старики поспешили в супермаркет, чтобы успеть запастись провизией, пока холодные воздушные массы не добрались до города. Снежный фронт приближается, говорили синоптики. Снежная тревога. Снегоочистители. Мокрый снег с переохлажденным дождем. Снегопад уже начался на западе. Он уже перемещается на восток. Они вцепились в эту новость, будто в пигмейский череп. Обильные снегопады. Снежные шквалы. Снежная буря наступает. Снежная вьюга. Снежный буран. Толстый снежный покров. Снежные заносы. Сугробы, разрушения. Старики в панике расхватывали товары. Если телевидение не приводило их в ярость, оно пугало их до полусмерти. Они перешептывались в очереди в кассу. Информация для автомобилистов: нулевая видимость. Когда все это начнется? Сколько дюймов? На сколько дней? Старики стали скрытными и изворотливыми – казалось, они утаивают от всех самые свежие и плохие новости, казалось, умело сочетают хитрость с торопливостью, стремятся побыстрее покинуть магазин, пока кто-нибудь не спросил, зачем им столько покупок. Сквалыги военного времени. Прожорливые люди, нечистая совесть.

В отделе продуктов общего типа я увидел Марри с тефлоновой кастрюлей. Я остановился и немного понаблюдал за ним. Он разговаривал с четырьмя или пятью покупателями, время от времени делая паузы и наспех записывая что-то в отрывной блокнот. Кастрюлю он неловко зажал подмышкой и при этом ухитрялся писать.

Уайлдер окликнул его – громко, визгливо, словно с верхушки дерева, – и я подкатил тележку к Марри.

– Как поживает ваша благоверная?

– Отлично, – сказал я.

– Этот малыш уже говорит?

– Иногда. Зря болтать не любит.

– Помните, вы помогли мне в одном деле? В борьбе за право на Элвиса Пресли?