Читать книгу "Голем - Густав Майринк"

Старьевщик донес на меня – это было очевидно.

Ясно было одно: в том, что касалось Ангелины, он был заодно с советником полиции. Иначе, к чему был допрос о Савиоли.

С другой стороны, из этого вытекало, что Вассертрум еще не имел в руках писем Ангелины.

Я задумался…

Сразу вдруг все стало для меня так ужасающе ясно, как будто все произошло при мне.

Да, только так могло быть: Вассертрум, обыскивая мою комнату вместе с полицейскими, тихонько присвоил себе мою железную шкатулку, подозревая в ней доказательства… но он не мог ее тотчас же открыть, потому что ключ был при мне, и… может быть, как раз в эту минуту он взламывает ее в своей берлоге.

В безумном отчаянии рвал я железную решетку, видел Вассертрума перед собой, видел, как он роется в письмах Ангелины…

Ах, если бы я мог заблаговременно известить Харусека, чтоб он, по крайней мере, мог предупредить Савиоли.

На мгновение я предался надежде, что известие о моем аресте облетит еврейский квартал, и я уповал на Харусека, как на ангела-спасителя. Старьевщик не спасется от его чертовской хитрости. Харусек уже сказал однажды: «Я его схвачу за горло как раз в тот момент, когда он захочет убить доктора Савиоли».

Но в следующую минуту я снова отбросил все это, меня охватил дикий ужас: что, если Харусек придет слишком поздно.

Тогда Ангелина пропала…

Я до крови кусал себе губы, сердце разрывалось у меня от отчаяния, что я тогда же немедленно не сжег писем… я давал себе клятву уничтожить Вассертрума, как только окажусь на свободе.

Умереть от собственной руки или на виселице – какая разница?

В том, что следователь поверит мне, когда я ему правдиво расскажу всю историю с часами, расскажу ему об угрозах Вассертрума – в этом я не сомневался.

Без сомнения, завтра я уже буду на свободе, по меньшей мере, заставлю арестовать по подозрению в убийстве и Вассертрума.

Я считал часы, молился, чтобы они скорее прошли, смотрел в черную мглу.

После невыразимо долгих часов стало, наконец, светать; сначала мутным пятном, потом все яснее и яснее стало выделяться из тумана медное огромное лицо: циферблат старинных башенных часов. Но стрелок на нем не было – новая мука.

Вскоре пробило пять.

Я слышал, как проснулись арестанты и, зевая, стали беседовать по-чешски.

Один голос показался мне знакомым, я обернулся, спустился с доски и увидел против себя рябого Лойзу на нарах. Он сидел и удивленно смотрел на меня.

Остальные арестанты были парни с нахальными лицами; они оглязывали меня пренебрежительно.

«Контрабандист? Что?» – спросил один другого вполголоса, толкнув его локтем.

Тот презрительно пробормотал что-то, порылся в своем мешке, вытащил оттуда кусок черной бумаги и положил на пол.

Затем он полил его водой из кувшина, стал на колени и, смотрясь в него, как в зеркало, стал причесываться пальцами.

Затем он с заботливой осторожностью высушил бумагу и снова спрятал ее в мешок.

– Пан Пернат, пан Пернат! – непрерывно шептал Лойза, вытаращив на меня глаза, как будто пред ним было привидение.

– Товарищи знают друг друга, как погляжу, – с удивлением сказал, заметив это, непричесанный на невозможном говоре чешского венца, причем он отвесил мне иронический полупоклон. – Разрешите представиться: меня зовут Воссатка, Черный Воссатка… Поджог… – с гордостью прибавил он, одной октавой ниже.

Причесавшийся сплюнул, одну минуту презрительно посмотрел на меня, ткнул себя пальцем в грудь и сказал кратко:

– Грабеж…

Я молчал.

– Ну, а вы-то по какому делу сюда попали, господин граф? – спросил венец после паузы.

Я на секунду задумался, затем спокойно сказал:

– Убийство.

Они были поражены, презрительная улыбка на их лицах сменилась выражением беспредельного уважения; они воскликнули единодушно:

– Важно! Важно!

Увидав, что я не обращаю на них никакого внимания, они отодвинулись в угол и начали беседовать шепотом.

Только один раз причесанный подошел ко мне, без слов пощупал мускулы на моей руке и, покачивая головой, вернулся к приятелю.

– Вы здесь по подозрению в убийстве Цоттмана? – осторожно спросил я Лойзу.

Он кивнул головой:

– Да, уже давно.

Снова потекли часы.

Я закрыл глаза и притворился спящим.

– Господин Пернат! Господин Пернат! – услышал я вдруг шепот Лойзы.

– А.? – Я сделал вид, что проснулся.

– Господин Пернат, пожалуйста, простите меня… скажите… скажите, вы не знаете, что с Розиной?.. Она дома? – лепетал несчастный мальчик. Мне было бесконечно больно видеть, как он впился горящими глазами в мои губы и судорожно сжимал руки от волнения.

– У нее благополучно. Она теперь кельнерша, в «Старом Бедняке», – солгал я.

Я видел, как он облегченно вздохнул.

Два арестанта безмолвно внесли на доске жестяные миски с горячим колбасным отваром и три из них оставили в камере. Через несколько часов снова заскрипели засовы, и смотритель повел меня к следователю.

У меня дрожали колени от неизвестности, когда мы шли вверх и вниз по лестницам.

– Как вы думаете, возможно ли, что меня сегодня же освободят? – тревожно спросил я смотрителя.

Я видел, как он сострадательно подавил улыбку.

– Гм. Сегодня? Гм… Боже мой… все возможно.

Меня бросило в озноб.

Снова прочитал я на фарфоровой дощечке:

Барон Карл фон-Лейзетретер

Следователь

Снова простая комната, два пульта с грудами бумаг.

Старый, высокого роста, человек, с седою, разделенной надвое, бородкой, в черном сюртуке, с красными мясистыми губами со скрипучими ботинками.

– Вы господин Пернат?

– Да.

– Резчик камей?

– Да.

– Камера № 70?

– Да.

– По подозрению в убийстве Цоттмана?

– Прошу вас, господин следователь…

– По подозрению в убийстве Цоттмана?

– Вероятно. По крайней мере, я думаю так. Но…

– Сознаетесь?

– Нет.

– Тогда я начну следствие. – Караульный, отведите.

– Выслушайте меня, пожалуйста, господин следователь, – мне необходимо сегодня же быть дома. У меня неотложные дела…