Читать книгу "Плотина против Тихого океана - Маргерит Дюрас"

Ему захотелось в туалет. Он поднялся с трудом. Она взяла его под руку и помогла пройти по залу. На ходу он очень ругался: «Какой бордель!» — кричал он так громко, что его было слышно даже несмотря на оркестр. Она говорила ему что-то на ухо. Наверное, успокаивала. Пока их не было, я выпил несколько бокалов шампанского, возможно, четыре, точно не помню. Мы столько целовались, что мне ужасно хотелось пить. Я так желал ее, что внутри у меня все горело.

И вот тогда, оставшись один, я сказал себе, что во мне совершается необратимая перемена. Я посмотрел на свои руки и не узнал их, словно у меня выросли другие руки, не те, что были прежде. Я действительно больше себя не узнавал. Мне казалось, что я поумнел за одну ночь, что я понял наконец массу важных вещей, которые до сих пор лишь замечал, но не понимал по-настоящему. Конечно же, я еще никогда не встречал таких людей, как они. Но дело было не только в них. Я прекрасно понимал, что они чувствовали себя свободными, совершенно свободными главным образом потому, что у них куча денег. Нет, дело было не в них. А в том, что я страстно, как еще никогда в жизни, желал женщину и выпил так много, что опьянел. И все то, что я теперь ощутил в себе, наверное, было во мне уже давно. А желание женщины и опьянение, наложившись друг на друга, помогли этому выйти наружу. Я вдруг почувствовал, что все остальное, кроме моего желания, мне безразлично, даже моя любовь к матери, и я могу больше не бояться этой моей любви к ней, а до этого момента я действительно думал, что полностью повязан любовью к матери, и боялся этого. И еще я почувствовал, уже благодаря тому, что был пьян: я жестокий человек. С самого начала я готовился стать жестоким человеком, человеком, который в один прекрасный день бросит свою мать и отправится познавать жизнь далеко от нее, в город. Но до этого момента я стыдился этих мыслей, теперь же я понимал, что правда на стороне этого жестокого человека. Помню, я подумал, что, покидая мать, я оставляю ее на растерзание землемеров из Кама. И я стал думать о них. Я сказал себе, что в один прекрасный день мне придется познакомиться с ними поближе. Я ведь знаю их только по тем пакостям, что они творят на равнине, а этого недостаточно, придется проникнуть в тайны их махинаций и до конца познать их гнусность, сохранив при этом трезвый рассудок, но и всю свою ярость, чтобы хладнокровно убить их. Тут я опять подумал, что мне придется вернуться на равнину. Я прекрасно помню, я громко выругался, чтобы быть совершенно уверенным, что это именно я сижу здесь, и сказал себе, что со старым покончено. Я подумал о тебе, о ней и сказал себе, что с вами обеими покончено. Я больше никогда не смогу снова стать ребенком, и, даже если она умрет, сказал я себе, даже если она умрет, я все равно уеду.

Они вернулись. Она держала его под руку, а он шел, пошатываясь, совершенно измученный тем усилием, которое ему пришлось сделать, чтобы дважды пересечь зал. Если бы кто-нибудь попробовал посмеяться над ним или сказать про него что-нибудь обидное, клянусь, я свернул бы этому человеку шею. Я чувствовал себя гораздо ближе к нему, который был так свободен и так пьян, чем ко всем другим, трезвым, сидящим вокруг. Все здесь казались счастливыми, кроме него. А она, она, которая напоила его, чтобы мы могли спокойно целоваться, она поддерживала его так ласково, с таким пониманием, словно он стал жертвой других — тех, кто были трезвы. Когда она вернулась, она сразу увидела, что бутылка пуста, и пошла сказать официанту, который находился по другую сторону от танцевальной площадки, чтобы он принес еще одну. Официант пришел не сразу. Она снова начала дрожать. Она боялась, как бы он не протрезвел. Я сам пошел за официантом. Ноги у меня были совершенно ватные. Я вернулся с бутылкой шампанского. Я чувствовал, что близится конец. Она снова налила ему подряд три бокала шампанского. Он засыпал, а она будила его и заставляла пить еще. Вот-вот это должно было кончиться. Выпив, он ронял голову на стол. «Идем», — сказал я. «Если через десять минут он не проснется, мы уходим», — ответила она. Тогда я сказал ей: «Если он проснется, он полетит у меня отсюда вверх тормашками». Но проснуться он уже просто не мог. Мне кажется, если бы он все же проснулся, я бы набросился на него, правда, набросился, потому что мы уже дошли до предела и больше ничего не могли сделать для него и вообще для кого бы то ни было, кроме нас самих. Когда она наконец убедилась, что он не проснется, она взяла его за плечи и уложила на банкетку с ногами. Потом расстегнула пиджак и достала из внутреннего кармана бумажник. Поднялась и позвала официанта. Официант не появился. Мне пришлось опять идти за ним. «Пусть он проспится, — сказала она официанту, — а когда проснется, вызовите ему такси. Вот адрес, который вы дадите шоферу». Она протянула ему деньги и визитную карточку. Официант отказался от денег и сказал, что мы должны обратиться к метрдотелю, потому что он не имеет права оставлять его здесь спать на всю ночь, когда столько клиентов ждут свободного столика. С официантом мы ничего поделать не могли, не силой же его заставлять. Пришлось ждать, пока он сходит за метрдотелем. «Ресторан переполнен, — сказал метрдотель, — мы не можем держать этот столик всю ночь для него одного». Мне показалось, что она вот-вот расплачется. А я уже чувствовал, что задушу сейчас этого метрдотеля собственными руками, и мои пальцы уже смыкаются на его шее. Она вынула из кошелька пачку денег: «Я оплачиваю этот столик на всю ночь». И вложила деньги в руку метрдотелю. Он согласился. Она бросила последний взгляд на мужа, и мы спустились вниз. Как только мы очутились в машине, я повалил ее на заднее сиденье и овладел ею. Над нашими головами играл оркестр и до нас доносился топот танцующих. Потом я сел за руль, и мы поехали в отель, который она сама мне указала. Мы пробыли там неделю.

Как-то вечером она попросила меня рассказать ей о себе и о том, почему мы уехали с равнины. Я рассказал ей о брильянте. Она сказала, чтобы я сейчас же принес его, и она его купит. Когда я вернулся за вами в гостиницу, я нашел его у себя в кармане.

* * *

Отъезд Жозефа приближался. Иногда по ночам мать приходила к Сюзанне и говорила с ней об этом. Ей даже стало казаться, что, возможно, это и есть выход.

— Я не представляю себе, как ему можно помешать, — говорила мать, — мне кажется, я просто не имею на это права, потому что ничего не могу предложить ему взамен.

Она заговаривала на эту тему только ночью и только с Сюзанной. После долгих часов, проведенных с капралом за своей бухгалтерией, она наконец решалась говорить о Жозефе. Днем она, возможно, еще строила какие-то иллюзии, но среди ночи голова ее прояснялась, и она могла говорить об этом спокойно.

— Он сердится на меня, и, наверно, он прав, — говорила она. — Для вас будет лучше, если я умру. В земельном ведомстве вас пожалеют. Отдадут те пять гектаров. Вы сможете продать их и уехать.

— Уехать куда? — спрашивала Сюзанна.

— В город. Жозеф найдет работу. А ты будешь жить у Кармен, пока не найдешь себе мужа.

Сюзанна не отвечала. Каждый раз мать говорила одно и то же и очень быстро уходила. Сюзанна обращала мало внимания на ее слова. Никогда еще она не казалась ей такой старой и такой сумасшедшей. Измученная переживаниями из-за уже неотвратимого отъезда Жозефа и бесконечными угрызениями совести, мать олицетворяла для нее их беспросветное прошлое. Сюзанну интересовал только Жозеф. То, что с ним произошло. После возвращения на равнину она почти не расставалась с ним. Когда он ездил в Рам на своем «ситроене», он чаще всего брал ее с собой. Однако с тех пор, как он рассказал ей свою историю, а это случилось в первые же дни после их приезда, он очень мало говорил с ней. Но как бы то ни было, он говорил с ней все же больше, чем с матерью, с которой разговаривать, видимо, просто не решался. То, что он говорил, не предполагало никакого ответа. Он просто не мог противиться желанию говорить об этой женщине. Почти всегда речь шла именно о ней. Он говорил, что никогда бы не поверил, что можно быть таким счастливым с женщиной. Что все те, которых он знал до нее, не могут идти в счет. Что он может дни напролет оставаться с ней в постели. Что они подряд три дня занимались любовью, и почти ничего не ели, и вообще забыли обо всем на свете. Правда, он-то все равно помнил о матери. Из-за этого он и вернулся в гостиницу, а не потому, что у него кончились деньги.