Читать книгу "Последние истории - Ольга Токарчук"

Майя не спускала с мальчика глаз. Сидела, положив ноги на стул, который день с одной и той же книгой на коленях, открытой на случайной странице, — она и не думала читать. Подмечала каждое движение сына. Видела, как он встает на цыпочки и с любопытством следит за отраженными в зеркальных зрачках крупицами света. Как, потеряв интерес, снова принимается за фокусы с исчезновением пинг-понгового шарика или завязыванием узлов на веревке, которые потом распускаются при одном взмахе палочки.

Киш сидел на своем обычном месте с пачкой газет и журналов; после обеда он все время проводил на этом диване, порой поля его шляпы немного приподнимались, и тогда — Майя была уверена — он снова смотрел в их сторону. Словно волк на опушке леса. Когда она спускалась с сыном понырять, надо было пройти мимо, произнести «добрый день» или равнодушное «привет». Киш поворачивал голову им вслед.

— Как книжка? — бросал он мальчику.

— Супер. У меня несколько вопросов. Можно я попозже зайду?

Она спиной чувствовала его взгляд — мужчина наблюдал, как они шагают по молу и погружаются в воду.

За ужином голландки рассказывали о своей экскурсии на большой остров. Кофе стоит десять долларов. В море никто не купается — есть ведь бассейны с прозрачной лазурной водой. Одна дама проиграла там вчера кучу денег.

— Смотри, — сказал мальчик, — это самый хитрый трюк на свете. «Sawing a woman in half»[14].

Он показал ей ряд фотографий из книги Киша. На них была изображена женщина, лежащая в ящике: с одной стороны торчит голова, с другой — ступни. На втором снимке ящик закрыт, а демонический маг в черном сюртуке распиливает его пополам большой блестящей пилой. На следующем — ящик распадается надвое. Затем, на последней фотографии, он снова цел, а женщина с улыбкой воскресает.

— Это фокус. Там два человека, один — где голова, второй — где ноги.

— Здесь не написано, как это делается, но Киш наверняка знает. А ты как догадалась?

— Это всем известно. Старый трюк.

— А Киш говорит, нет — все происходит по-настоящему. Он сказал, что мы можем устроить прощальный магический сеанс. В честь китайского нового года.

— Он наступил уже месяц назад.

— Ничего, — радостно закончил мальчик и убежал.

— Ты уроки сделал? — крикнула Майя ему вслед.

Сын что-то пробормотал в ответ.

После отъезда голландок Майк стал привозить на своей лодчонке странных молчаливых людей, которых селил в домиках победнее, за рестораном. Миниатюрные узкоглазые женщины, тихие дети. Хозяин помогал заносить в бунгало багаж, вернее, узелки. Три женщины были старые, седые, две — помоложе, наверное, матери этих детей. Майя разглядывала их, когда те развешивали белье на перилах террасы. Питались они отдельно от других гостей. Официант приносил продукты в двух больших мешках. Они ели все вместе, на террасе, устроившись прямо на дощатом полу.

С одной из молодых женщин Майя случайно столкнулась, спускаясь с холма. На шее у той был большой шрам, словно от ожога. Рифленая кожа оттягивала лицо вниз. Проходя мимо, женщина потупила глаза. Майя подумала о них «жертвы», потому что быстро заметила, что у каждой имеется какой-нибудь дефект, старая рана, рубец. У детей тоже — экзема или рахит. Из какого же мира они сюда прибыли? Из ада? Майк просил не спрашивать.

— Ты не задаешь вопросов, я не рассказываю. Мы ничего не знаем, и дело с концом.

Ночью она слышала, как подошел какой-то катер и женщины исчезли, но спустя несколько дней в домиках у кухни появились новые постояльцы. Майя и не расспрашивала.

Мальчик, который теперь бегал вверх-вниз, к Кишу и обратно, сказал, что они беженцы. Это внесло ясность. Беженцы откуда-то, беженцы куда-то.

Сын взял у нее для фокусов хлопчатобумажный платок и просил не выбрасывать спичечные коробки.

Майя велела ему не исчезать.

— Чтобы я все время тебя видела. И в домик Киша не заходить. Договорились?

Он кивнул, но посмотрел так же удивленно, как когда она прогнала из бунгало нахальную обезьянку.

В баре у Майка она купила пять открыток, все одинаковые: безмятежный залив, желтый песок и пальмы на берегу. Синее небо и зеленая вода, просто глянцевые фотографии из «Нэшнл джиогрэфик». Разложила их перед собой, точно карты для пасьянса. Одну написала матери. Предыдущую, почти такую же, Майя послала ей на Рождество. Перечислила — через тире — этапы путешествия. Открытка наверняка лежит у нее на столе. Четыре оставшиеся невозмутимо дожидались своей очереди; Майя подумала, что можно отправить их голландкам. Они ведь оставили свои визитки. Открытки будут томиться в холодных северных домах, среди прочей почты, телефонных счетов и банковских квитанций, пока путешествие на восток не опишет круг и странницы не вернутся в исходную точку. Матери она еще дописала: «Должны прислать счет за страховку, заплати, пожалуйста, я отдам, когда приеду».

Пустые квартиры, воздух в которых застыл в мутное желе с застрявшими пылинками; не в силах пробиться сквозь него, свет тает и стекает по оконным стеклам. На столе в маленькой кухне лежит связка ключей и трамвайный билет. В коридоре на полу валяются детские кроссовки, на подошвах присохшая грязь. Дверь в ванную чуть приоткрыта, а за ней в темноте, оставляя скользкий след, кочует чешуйница — капля органического металла. Усиками обследует клубок волос на сетке слива. В комнате на ковре, у самой стены, сто двадцать четвертый день образуется комок пыли; он уже величиной с орех. Это загадка, аномалия, хронологически обратный процесс, потому что все вокруг скорее норовит раскрошиться и рассыпаться. На кровати в спальне еще заметно небольшое углубление — кто-то тут сидел, давным-давно. Рядом лежит одинокий тощий носок.

Она глядела на обезьян, которые, пользуясь ее неподвижностью, осмелели и теперь подходили к самой террасе. Бросали на Майю быстрые хитрые взгляды, на пробу скалили зубы. Некоторые несли цеплявшихся за грудь малышей, доверчивых и равнодушных к материнским безумствам. Порой между обезьянами вспыхивали ссоры — тогда они начинали пискливо орать и злобно кидаться друг на дружку, чтобы через секунду позабыть об инциденте. Однажды, отправившись обедать, Майя легкомысленно оставила окно в ванной открытым и по возвращении обнаружила, что вся косметика перевернута вверх дном. Мыло исчезло.

Любопытство было обоюдным. Обезьяны обступали домик неровным кольцом и вглядывались в каждое Майино движение. Стоило ей подняться, животные издавали испуганные предостерегающие крики; когда она снова усаживалась в свое плетеное кресло, успокаивались и начинали искать друг у друга блох. Майя попыталась представить, какой они ее видят — бледная женщина, всегда в темных очках, подпоясанная цветным саронгом. Замечают ли ногти ее ступней с остатками голубого лака, худые коричневатые колени, маленькие складки кожи на животе, пупок? Обращают ли внимание на морщинки в уголках глаз — светлые полоски на загорелом лице? А плоский глазик сережки в ноздре? Капли пота на лбу, стягивающую волосы синюю резинку? Кажется ли она им страшной, уродливой — неловкое подражание их обезьяньей красе? Или всего лишь смазанным пятном, некой смутной опасностью, двуногой чуждостью?