Читать книгу "Разыскиваются полицией - Ким Уозенкрафт"

Вечером брате сестрой сидели на заднем дворе под любимой сосной, и Дайана сказала, что мать не похожа на себя.

— Трезвая, — усмехнулся он, но в его голосе прозвучали злые нотки. — Побывала на реабилитации.

— Что такое реабилитация?

— Место, где бросают пить и употреблять наркотики. Эх ты, салага!

— Я не салага! — Кевин всегда обзывал ее этим словом и с трех лет оно превратилось в прозвище. — Надолго бросают?

— Иногда навсегда. Помнишь моего друга Джорджа? Его отец находился на реабилитации почти четыре года назад и с тех пор спиртного в рот не берет. На него подействовало.

— А на маму?

— Будем надеяться, — ответил Кевин.

Сначала казалось, что действительно подействовало. Мать не пила, даже устроилась на работу в «Корнер кофе кап», убирала утром кровать и детям велела делать то же самое. И это единственное, что не нравилось Дайане в ее новой, трезвой маме, — она не любила каждый день застилать кровать. Это утомляло. Но она согласилась бы делать это по несколько раз за утро, если бы мама больше никогда не прикасалась к спиртному.

Мать продержалась шесть недель — по крайней мере Кевин так потом ей рассказывал. Вставая утром, заставляла себя взбивать подушку и разглаживать покрывало. А затем сорвалась.

Дайана тряхнула головой, отгоняя воспоминания. Она не любила неприятные вторжения из прошлого. Гейл смотрела в окно.

— И после стольких лет… — пробормотала Дайана.

Гейл подскочила и уставилась на нее. Обе рассмеялись.

— Извини, — промолвила Дайана.

Гейл кивнула.

— О чем ты думала? Ясно, что не о завтраке.

— Ты научилась читать мои мысли?

— На мгновение показалось, ты вот-вот расплачешься.

— В самом деле?

— Да.

— Я вспомнила, что моя мать была долбаной алкоголичкой.

— Не грубовато ли о матери?

— Да. Но это правда.

— В тюрьме пользовались термином «алкоголезависимые». Так говорили адвокаты.

Дайана подняла голову.

— Ни за что бы не догадалась.

— Я иногда бывала на собраниях. Помогала чем могла.

— Что они за люди?

— Приятные. Борются со своей нелегкой ношей.

— Осужденные. Наркоманы. Запойные. Алкаши. Приятная компания.

— Если бы ты видела меня с моими приятельницами, когда мы учились в школе, ты бы решила, что мы вырастем наркоманками. Однако никто из нас не пристрастился к наркотикам.

Дайана, не соглашаясь, покачала головой. К ним подошел официант с блокнотом и избавил Гейл от продолжения спора. И так уже было высказано немало желчных слов. Наверное, расходились нервы, подумала Гейл. Дальше будет легче. Или Мэл прав и ей следует отшить эту девчонку?

— Ты в самом деле помнишь, что собой представляют волованы? — спросила Дайана.

Перед официантом она сменила тон на вежливо дружеский. Гейл кивнула.

— В таком случае принесите их мне.

— Мне тоже. — Гейл повернулась к официанту. Вот. Все не так трудно.

После завтрака они вернулись в свое купе.

Там Гейл чувствовала себя на удивление спокойно. Может, потому что поезд, отделяя их от остального мира, несся вперед, и она ехала в нем не по указке других, а по собственной воле. Совсем не то что сидеть в каком-нибудь якобы безопасном доме и ждать, что в дверь вот-вот ворвутся копы. Страх был, но в данный момент она приписывала его паранойе. Да и то сказать, опасность реальная, как эта молодая маньячка, что сидит напротив нее. Копы ворвались бы и в купе… если сели на поезд в Нью-Йорке. Хотя если бы сели, их бы уже арестовали. Не стоит волноваться, пока они не доедут до следующей станции. А Кливленд еще в нескольких часах пути. До тех пор можно выходить из купе, если захочется, пройтись по составу, посидеть в вагоне-ресторане. Но было в этом нечто пугающее. Гейл поняла, что в тюремной жизни существовало определенное удобство: не мучила проблема выбора, надо было только поступать, как приказывали. Отсутствие ответственности обеспечивало своеобразную свободу.

И в то же время душило. Странно: долгие годы она желала лишь одного — выйти на волю. Но вот обрела свободу — и почувствовала себя в заключении. Следовало делать выбор. Решать. Этот выбор влек за собой далеко идущие последствия. В тюрьме ей нечего было терять. Здесь она могла потерять свободу.

Дайана вытащила из-под рубашки пистолет и положила на полку рядом с подушкой.

— Поэтому тебе нравится свободная одежда?

Дайана в упор посмотрела на Гейл:

— Незачем пугать людей.

— Ты пугаешь меня. Попадемся с оружием — и получим новый срок. И это помимо того, что причитается за побег. И помимо того, что мы должны отсидеть по основному обвинению.

— Угу. — Дайана подняла голову и, подбоченившись, положила руку на бедро. Едва заметно кивнула. — Давай считать, у меня и так уже двадцатка плюс за побег не менее пяти плюс целое новое дело. Черт возьми! Долго же мне придется сидеть, если я попадусь! А что у тебя? Двенадцать плюс сколько-то за побег? Но я гарантирую, за пистолет ты ничего не схлопочешь. Это мой пистолет, и ты уговаривала меня выбросить оружие. Договорились?

— Утешила, — усмехнулась Гейл.

— Давай на этом сойдемся, подружка. — Дайана достала пистолет, положила в чемодан и закрыла на молнию. — Так тебе больше нравится?

Гейл промолчала.

— Нас с тобой откровенно подставили и держали за решеткой. Следовательно, и мы можем выкручиваться как угодно, чтобы нас не поймали.

— Только никакого насилия. Пусть меня лучше поймают, прежде чем я совершу жестокий поступок.

— Как знаешь, — пробормотала Дайана.

— Нам надо заключить своего рода соглашение.

— Даю тебе слово, тебе не придется совершать насилия.

— Придется, если ты воспользуешься пистолетом.

— Не собираюсь. Я знаю, как с ним обращаться.

— Не зарекайся.

— Я не выброшу оружие. И покончим на этом.

Нет смысла спорить. Гейл отвернулась и стала смотреть в большое вагонное окно. Вот промелькнул плакат: «Добро пожаловать в Пенсильванию!» Америка начинается здесь, словно штатов Нью-Йорк и Нью-Джерси не существовало. Будто Пенсильвания являлась началом и концом всего. Рай «дровосеков».[33]Здесь, в Алленвуде,[34]Том просидел семь лет своего срока. Гейл задумалась: где он, чем занимается, кроме того, что не хочет с ней знаться? Его освободили более двух лет назад. Наверняка подцепил кого-нибудь, кто ему стирает, готовит еду, открывает почту и прыгает в кровать, когда ему приспичит — а это случается часто. Для самой Гейл секса теперь не существовало. С ней это было так давно. Но она не сомневалась, что любовь — это замечательно. Если только заниматься ею с идеальным мужчиной в идеальном месте. После стольких лет воздержания Гейл не собиралась ложиться в кусты с первым встречным, которому пришло в голову перепихнуться. Видимо, частично из страха, что она больше не привлекательна, ее пора миновала, она больше не юная цыпочка, наоборот, старуха, песок сыплется, и на нее уже никто не позарится. Гейл посмеялась над собой. Всегда найдется такой, кто позарится. Вопрос в том, способный или нет. За окном катились плоские зеленые равнины Пенсильвании. Свобода — это только слово… Гейл понимала: рано или поздно ей придется об этом задуматься. В горячке побега и физического напряжения она не задавалась вопросом, куда стремится, чем будет заниматься. Сейчас она все еще бежала, но нельзя бежать вечно. Надо думать о будущем — как распорядиться своей жизнью. И главным образом о том, как вести себя в непростом положении беглянки. Выбор простой: либо постоянно скрываться, пока ее не поймают и не водворят обратно в тюрьму, либо снова стать членом общества, законопослушной гражданкой. Обрести новую личность, достать документы, устроиться на приличную работу. Может, даже завести семью. Гейл читала о женщинах, которые рожали детей, когда им было за сорок, даже за пятьдесят. Она ведь не такая уж и старая? Могла бы… Она одернула себя, не решаясь надеяться. Вспомнить хотя бы Сару Джейн Олсон. Она находилась в бегах двадцать четыре года, и все считали ее законопослушной гражданкой. Но однажды, когда она ехала в мини-вэне по пригородам Сент-Пола, ее арестовали. Конец свободе. В «Нью-Йорк таймс» появился заголовок, который Гейл помнила до сих пор: «Неужели эта заботливая мамаша — бывшая террористка?»