Читать книгу "Взрыв на макаронной фабрике - Фаина Раевская"

– Надеюсь, в последний раз ты меня еще не скоро увидишь, – проворчала я, нарезая ингредиенты еще для одного дусьбургера. – Какие новости?

Американец уселся за стол, схватил мой бутерброд и принялся его энергично пережевывать.

– Вовка злобится, – с набитым ртом сообщил Рассел.

– Чего это?

– Он биться, биться с якутский алмаз, а все пусто. Вовка ходить злой как… как… – Доуэрти пощелкал пальцами, подбирая русские слова. – Как кобель!

Я захохотала. Страстное желание американца употреблять в своей речи русские идиоматические выражения приводило порой к очень курьезным ситуациям. Вот теперь и старший следователь прокуратуры попал в отряд кобелей.

Отсмеявшись, я попыталась объяснить Расселу значения этого слова:

– Рас, когда слово «кобель» употребляется по отношению к человеку, оно имеет несколько иное значение…

– Какой? – удивился янки.

– Оно обозначает мужчину, очень неравнодушного к женщинам. Бабник, одним словом. Правильно говорить «злой как собака».

Рассел внимательно выслушал объяснение, недолго помолчал, видимо, переваривая информацию, а потом махнул рукой:

– Какой разниц, на фигу! Он все равно злой… У тебя какой новость?

Я пожала плечами:

– Ерунда какая-то… Вот что, Рас, давай возьмем Рудольфа и пойдем прогуляемся. Я тебе кое-что расскажу. Может, хоть ты разберешься.

На улице наконец-то установилась настоящая летняя погода. Тучи сгинули, и солнышко радостно освещало наш городок. Граждане, уставшие от дождей, вылезли из душных квартир и наслаждались теплом. Мы с Расселом купили по бутылочке пива и, спустив Рудольфа с поводка, неторопливо зашагали по чистенькой, залитой солнцем улице. Я рассказала Доуэрти о встрече с бабой Граней и о своих сомнениях.

Американец надолго задумался. За это время я допила пиво и оставила пустую бутылку возле скамейки, осознавая, что это пусть и маленький, но вклад в мизерную пенсию какой-нибудь Марьванны.

– Я думать, – нарушил молчание Доуэрти, – никто не врать. Просто каждый свидетель говорить то, что считать правда, что знать…

Пока я переводила с русского американского на чисто русский, Рас, обнаружив непривычно аккуратненький, выкрашенный в веселенький голубой цвет мусорный бак, зашвырнул туда пустую бутылку из-под пива.

– Ты что кидаешь? – машинально сделала я замечание. – А вдруг там кто-нибудь сидит?

Рассел, наверное, хотел что-то возразить, потому что глубоко вздохнул и уже открыл было рот. Однако ничего сказать не успел – из бака раздался недовольный мужской голос:

– Мужик, ты хоть иногда бабу-то слушай…

Доуэрти забыл закрыть рот, а я подскочила к голубому баку и заглянула внутрь. На пакетах с мусором и смятых коробках возлежал бородатый мужик явно бомжеватого вида и потирал грязной пятерней лохматый затылок. В другой руке он держал злосчастную бутылку.

– Привет! Больно? – посочувствовала я. – Нужно что-нибудь холодное приложить, чтобы шишки не было.

– Ладно, советчица нашлась! Сначала бутылками швыряются, а потом жалеют! – проворчал бомж. – Значит, так. С тебя стольник.

– За что? – опешила я.

– Как это за что?! За моральный ущерб! – Мужик нахально уставился на меня.

Вот и делай после этого людям добро.

– Слушай сюда, дружочек! Вот тебе десятка, и скажи спасибо доброй тете. Если чем-то недоволен, подай на обидчика, – я ткнула пальцем в сторону Рассела, – в суд. Но предупреждаю, он американец и очень большая шишка. Так что международный скандал обеспечен. Послы, атташе, ЦРУ, ФСБ… Оно тебе надо?

Дядя заморгал, а я поторопилась покинуть мусорный бак. Я всерьез опасалась, что бомж, узнав о национальности Рассела, потребует компенсации морального ущерба в очень твердой валюте.

Доуэрти терпеливо дожидался меня в сторонке.

– Кто есть там? – шепотом поинтересовался он, когда я подошла ближе.

– Там есть обыкновенный русский бомж, бич по-вашему, – отрапортовала я, – только очень вредный.

Американец покачал головой:

– И у вас есть бичи…

– Хм, а где их нет?

– Он есть живой? – заволновался Рассел.

– Живее всех живых, – кивнула я. – Этих гадов ни одна зараза не берет! Живут черт знает где; пьют все, что горит, кроме, наверное, ядерного топлива, и смотри-ка – живы!

Закончив свой обличительный монолог, я подозвала Рудольфа и зашагала к дому. Рассел плелся позади, по-прежнему вздыхая и время от времени цокая языком. Неожиданно где-то в глубине души заворочалась совесть. Странно! Мне казалось, что я уже давно и прочно с ней договорилась о невмешательстве в личную жизнь друг друга. Что бы это значило, а? Я даже замедлила шаг, настолько была удивлена. Напряженная умственная работа в итоге дала результат, и краска стыда обожгла мне лицо. Веник! Мой славный добрый товарищ Вениамин. Ведь раньше он тоже был бомжем, и если бы не случайная встреча со мной, может, он сидел бы сейчас в этом ящике.

Сунув Рудольфа обалдевшему Расселу, я побежала обратно к мусорному баку.

– Эй, приятель! – позвала я мужика, достигнув мусоросборника. – Ты еще здесь?

Из бака высунулась уже знакомая лохматая голова.

– Че надо?

Я достала из кармана джинсов пятьсот рублей и протянула мужику.

– Это мне? – округлил он глаза. – За что? А-а, понятно! Ты меня вербуешь! Так вот. Никогда Степан Калашников Родину не продаст и не предаст!

– Дурак ты, Степан Калашников, – глубоко вздохнула я. – О чем ты можешь поведать? О внутреннем устройстве мусорного бака? Это тебе просто так. Хоть поешь по-человечески, вспомнишь, как это бывает…

Я бросила купюру в бак и пошла обратно.

– Стой, эй! – настиг меня хриплый вопль бомжа Калашникова. – Звать-то тебя как? В церкви свечку за здравие поставлю.

– Женька! – крикнула я не оборачиваясь.

Все разногласия с совестью были устранены, и на этот раз я взяла твердый курс домой. Сейчас мне было жизненно необходимо принять душ. Казалось, запах голубого мусорного бачка намертво впитался в каждую клеточку любимого организма.

Под теплыми упругими струями воды вдруг возмечталось о чашечке кофе со сливками и хорошей порции мороженого с орехами. И то и другое имелось в наличии, и я радостно поспешила на кухню.

Однако то, что там обнаружилось, заставило меня резко затормозить. За кухонным столом сидел Рассел в компании Вовки Ульянова. Сказать, что следователь был мрачен, значит не сказать ничего. При виде его выражения лица у меня свело челюсти и сразу захотелось превратиться в человека-невидимку. Женская интуиция просто вопила о том, что с этой минуты у меня появились ну о-очень большие проблемы.